крайние меры». Французский посол господин Делькассе, как сообщил Сазонов, недавно заверил его, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия». Что касается Великобритании, то, хотя поначалу могут быть некоторые колебания, «вне всякого сомнения», Лондон вмешается, как только возникший конфликт начнет развиваться не в пользу Франции и России[1123].

Николай II тоже стал придерживаться более твердой позиции: в разговоре с послом Бьюкененом в начале апреля 1914 года он заметил, что «обычно считается, что ничто не разделяет Германию и Россию». Однако «это не так: есть вопрос о Дарданеллах», где, как опасался царь, немцы работают над тем, чтобы запереть Россию в Черном море. Если Германия попытается это сделать, важно, чтобы все три державы Антанты заняли согласованную позицию, давая понять Берлину, что «все трое будут вместе сражаться против немецкой агрессии»[1124]. Для немцев, с другой стороны, жесткая реакция России на миссию фон Сандерса в сочетании с горечью по поводу капитуляции Германии перед требованиями России создали ощущение, что теперь Берлин и Санкт-Петербург разделяет непреодолимая пропасть. «Русско-прусские отношения умерли навсегда! – сетовал кайзер. – Мы стали врагами!»[1125]

Кризис вокруг миссии фон Сандерса окончательно пошатнул и без того ослабленное положение миролюбивого Коковцова. Когда пришли известия о немецкой военной миссии, он был во Франции, обсуждая новую ссуду на железные дороги. Сазонов попросил его поехать в Берлин для переговоров с немцами. Сообщения Коковцова оттуда показывают, что он остро чувствовал, насколько его задвинули на второй план. Он находит весьма сложным, замечал он в лишь слегка завуалированной жалобе Сазонову, заставить своих немецких собеседников понять «особенности» российской системы, которая предоставляет настолько ограниченные «полномочия и прерогативы» председателю Совета министров[1126]. Председательство Коковцова на встрече 13 января было последним, когда он исполнял обязанности премьера. В конце января 1914 года он был отправлен царем в отставку с постов как председателя Совета министров, так и министра финансов.

Увольнение Коковцова стало поражением не только его самого, но и его системы взглядов, и в целом осторожности и консервативности в российской политике, которую он представлял. Новым председателем Совета министров стал Горемыкин, которого многие считали всего лишь подставным лицом, «стариком, – вспоминал позже Сазонов, – который давно потерял не только способность интересоваться чем-либо, кроме личного обогащения и благополучия, но также и способность принимать во внимание деятельность, которая ведется вокруг него»[1127]. Настоящей силой в новом совете обладал человек с исключительно хорошими связями, Александр Васильевич Кривошеин, который с 1913 года координировал кампанию против Коковцова. Заменивший Коковцова на посту министра финансов П. А. Барк был авторитетной, но ничем не примечательной фигурой и протеже Кривошеина. Кривошеин горячо поддерживал сторонников жесткой линии, которую с возрастающей энергией проводили Сухомлинов и Сазонов. Без Коковцова, как сторонника политики осторожности, баланс влияния в Совете министров сместился в сторону более воинственных решений.

Наконец, прошедший кризис показал, насколько острой стала озабоченность России по поводу проливов[1128]. И в то же время он поднял тревожные вопросы о том, насколько партнеры по Антанте еще далеки от реальной поддержки российских притязаний на беспрепятственный доступ к проливам. Сомнения Сазонова на этот счет нашли отражение в довольно непоследовательном заключении совещания от 13 января, в котором было указано, с одной стороны, что Россия должна начать при поддержке Антанты серию все более агрессивных действий против Константинополя. И с другой стороны, если Антанта продолжит отказывать в поддержке, Россия должна ограничиться невоенными мерами принуждения. Русские были правы, скептически относясь к поддержке Антанты. Даже после того, как кризис миновал, британцы по-прежнему опасались перспективы того, что Россия «снова поднимет вопрос [о черноморских проливах] в недалеком будущем»[1129].

Другими словами, было трудно представить сценарий, при котором Россия смогла бы заручиться необходимой международной поддержкой политики, прямо и открыто направленной на обеспечение контроля над проливами. Это была проблема, с которой Чарыков столкнулся в ноябре 1911 года, когда он изучал возможность двустороннего соглашения с Портой. В то время Сазонов решил дезавуировать действия своего посла в Константинополе, потому что считал, что прямая заявка на доступ к проливам была еще преждевременной. Вместо этого он склонился к Гартвигу, чья воинственная панславянская политика была сосредоточена на Балканском полуострове и, в частности, на Сербии. Логика этого выбора предполагала, что неудача или разочарование в политике, касающейся проливов, вероятно, снова сместит акцент на балканский выступ. В некотором смысле это был вариант по умолчанию или остаточный вариант. Но активная политика на Балканах никоим образом не влекла за собой отказ от дальнейшего интереса России к проливам. Скорее наоборот, это была более длинная и извилистая дорога, но к тому же месту назначения. В 1912–1914 годах российское стратегическое мышление все больше склонялось к тому, чтобы рассматривать Балканы как глубокий тыл проливов, как ключ к обеспечению окончательного контроля над удушающим захватом Османской империи на Босфоре[1130]. В основе этого убеждения лежала уверенность, занимавшая все более и более центральное место в мыслях Сазонова в последние годы перед началом войны, в том, что претензии России на проливы будут реализованы только в контексте общеевропейской войны, войны, которую Россия будет вести с конечной целью обеспечить контроль над Босфором и Дарданеллами[1131].

Эти опасения были отражены в протоколах Специальной государственной конференции от 8 февраля 1914 года. Конференция, созванная и проходившая под председательством Сазонова и отмеченная явным – после отставки Коковцова – высвобождением воинственного тона и взглядов, подтвердила важность российского контроля над проливами. И все же, как признал Сазонов, было трудно представить, как можно было бы взять проливы, не спровоцировав «общеевропейскую войну». Таким образом, дискуссия велась вокруг вопроса о том, как России следует расставить приоритеты для двух совершенно разных задач: захвата проливов и победы в европейской войне, которая сама по себе потребует участия всех имеющихся сил. Отвечая на замечания Сазонова, начальник штаба Жилинский отметил, что, в случае общеевропейской войны, Россия не сможет зарезервировать силы, необходимые для захвата проливов, – они потребуются на западном фронте. Но – и это был важный концептуальный шаг – если Россия одержит победу в войне на западном фронте, вопрос о Дарданеллах разрешится сам, наряду с различными другими региональными проблемами, как часть более крупного конфликта. Генерал-квартирмейстер Данилов согласился. Он был против любой военной операции, направленной исключительно на обеспечение безопасности проливов:

Война на западном фронте потребует максимального напряжения всех сил государства; мы не сможем обойтись без даже одного армейского корпуса, чтобы оставить его для других задач. Мы должны сосредоточиться на обеспечении успеха на самом важном театре войны. Победа на этом театре повлечет за собой возможность выигрышей по всем не столь крупным вопросам[1132].

Но это было не единственное мнение, высказанное на конференции. Капитан Немитц, штаб-офицер Морского генерального штаба Адмиралтейства, предупредил, что сценарий, предусмотренный Сазоновым, Жилинским и Даниловым, имеет смысл только в том случае, если враг, угрожающий Константинополю, окажется тем же самым, что и враг, который будет противостоять России на западном фронте (то есть Германия и/или Австро-Венгрия). Тогда Россия действительно могла бы сосредоточиться исключительно на главном конфликте, предполагая, что проливы со временем перейдут к ней. Но в ее стремлении к проливам, отметил Немитц, у России были другие противники, кроме Германии и Австрии. Было бы правдоподобным и предположение, заметил он, завуалированно ссылаясь на Великобританию, что «иностранные флоты и армии» могут захватить проливы, в то время как Россия будет сражаться и истекать кровью на германском и австрийском фронтах[1133]. Немитц был прав: опыт последних лет показывал, что любая попытка России в одностороннем порядке изменить режим проливов, вероятно, встретит сопротивление как друзей, так и врагов[1134].

Эти размышления, в свою очередь, помогают объяснить, почему кризис вокруг миссии Лимана фон Сандерса стал решающим моментом в политике России по отношению к Великобритании[1135]. Сазонов немедленно начал настаивать на мерах, которые превратят Антанту в полноценный союз, и он был главным действующим лицом на военно-морских переговорах с Лондоном, которые начались 7 июня 1914 года. В своих мемуарах Сазонов позже вспоминал, что германская военная миссия на Босфоре «вынудила»