потом пришлось вылить, — с улыбкой сказал рулевой. — Хотели, так сказать, познать врага своего изнутри, думать, как он, чтобы опережать на шаг в бою, но быстро поняли, что такими свиньями нам не стать.

Верена усмехнулась, оценив красноречие штурмманна — изворотливый тип, далеко пойдёт.

— Правильно подмечено, — одобряюще хлопнула фрау его по плечу. — Орлам место в небе, а не в хлеву. Наш удел возвышаться над всем этим сбродом. И навести в мире порядок.

— Угу, вот за эту правду я и сражаюсь, — заключил водитель.

По мере приближения к деревеньке, настроение Верены становилось всё лучше. Настолько, что ей даже захотелось петь, и она затянула известную народную песню:

'Was wollen wir trinken, 7 Tage Lang,

was wollen wir trinken, so ein Durst

Es wird genug für alle sein,

wir trinken zusammen, roll das Faß mal rein,

Wir trinken zusammen, nicht allein.

Водитель тут же подхватил слова, остальные тоже робко подпевали. И напряжённо следили за повеселевшей фрау, что обычно не предвещало ничего хорошего.

Dann wollen wir schaffen, 7 Tage lang,

Dann wollen wir schaffen, komm faß an

Und das wird keine Plackerei,

Wir schaffen zusammen, 7 Tage lang,

ja, schaffen zusammen, nicht allein.

Jetzt müssen wir streiten, keiner weiß wie lang,

ja, für ein Leben ohne Zwang

Dann kriegt der Frust uns nicht mehr klein,

Wir hasten zusammen, keiner kämpft allein,

Wir gehen zusammen, nicht allein

Ei warum?..' [2]

С первого взгляда было понятно, что это обычная сельскохозяйственная точка для обеспечения продовольствием близлежащих крупных городов. Десяток длинных коровников, скотобойня, котельная и домики для живущих здесь работников — вот всё, из чего состояло поселение. Скот уже давно, судя по всему, угнали — либо немцы, либо русские. Местные выживали за счёт своих маленьких скудных огородиков, а зимой голодали, экономя припасы. Жителями были в основном старики, женщины и дети, а тех, кто покрепче, отправили, скорее всего, в концлагеря или рекрутировали, как рабочую силу.

Всех жителей поселения выстроили в одну шеренгу и наставили на них дула автоматов, чтобы они не вздумали делать глупости. Русских сторожили чуть подальше, их было четверо, и один из них был тяжело ранен.

Когда Дитлинд увидел, что из машины выходит его мать, на его лице отразилось разочарование пополам с тревогой, он ожидал увидеть кого угодно, но только не её. Ведь это означало приговор не только пленникам, но и многим мирным жителям. Но всё же сын хотел попытаться её переубедить.

— И какого чёрта ты меня сюда позвал? — рявкнула Верена на сержанта, подойдя к нему.

— Герр Рихтер, я не предполагал, что Вы приедете, но раз уж так вышло… — он не договорил, потому что Верена, что есть силы, наотмашь ударила его по лицу.

— Дитлинд, ты — мягкотелый щенок, сколько ещё собираешься позорить мать? Неужели ты не в состоянии самостоятельно справиться со своими обязанностями?

Быстро освобождённый из плена кобуры, фроммер Верены бабахнул, и точно пущенная пуля попала прямо в шею одного из пленных солдат. Тот, схватившись за горло, с хриплым бульканьем упал замертво. На лицах многих немецких солдат появилась усмешка.

Все поняли, что представление началось, а в главной роли была, как всегда, бессердечная фрау.

Она, конечно, могла пристрелить и раненого солдата, но тогда акт устрашения превратился бы в акт милосердия. Такого Рихтер сейчас не могла себе позволить, к тому же для допроса нужен лишь один пленник. Эффект уже дал о себе знать, судя по ропоту и плачу в толпе местных.

— Мама… — в ужасе прошептал Дитлинд, глядя на первую жертву её безумия.

— Заткнись. Раз уж я здесь, то сама со всем разберусь, — с этими словами Верена прошла мимо него и направилась к жителям.

Вразумлять слюнтяя словами было бесполезной тратой времени, женщина собиралась на деле научить его принимать решения самостоятельно. И самое важное — чтобы он принимал верные решения.

Она видела и чувствовала, что среди местных жителей царила сильная атмосфера паники, ужаса и, может быть, даже гнева. И ей это нравилось. Нравилось чувствовать страх, за которым глубоко скрывались бессильная ярость и ненависть.

«Чудесно».

— Куда вы раньше девали скотину, которая дохла своей смертью? — спросила Верена у толпы.

Подождав секунд двадцать, фрау Рихтер осмотрела угрюмые, молчаливые лица и поняла, что ответа она не дождётся.

«Что ж, покажем отбросам, кто здесь хозяин положения».

Офицер прошлась вдоль нестройной шеренги, её пистолет быстро упёрся в лоб чумазого мальчонки, и раздался выстрел. Солдатам пришлось прикрикнуть на толпу и пустить пару очередей им под ноги, дабы успокоить. Мать ребёнка Верена успокоила сама, ударив бросившуюся на неё в исступлении женщину в солнечное сплетение.

— Вопрос тот же, — произнесла женщина, улыбнувшись другому оборванному, рыдающему ребёнку.

— Мы их сжигали, — произнёс один из стариков на ломаном немецком.

«Ах да, они же могли и не знать немецкого языка, — подумала офицер и мысленно выругала себя. — Какой недочёт с моей стороны».

Рихтер обернулась и подошла к нему быстрым шагом.

— Покажи мне это место, — потребовала Верена.

— Только если вы обещаете не трогать женщин и детей, — невозмутимо поставил условие старичок.

— Ты не в том положении, чтобы ставить условия. Но всё же, — улыбнулась Рихтер белоснежными зубками, — даю тебе слово.

На лицах солдат промелькнула тень удивления, но сын понял мать, как никто другой.

— Не смей, слышишь! — крикнул он, хватая Верену за плечо.

— Не указывай мне, — рявкнула фрау на него. — Вы, — обратилась она к двум солдатам, которые приехали с ней. — Приказываю взять сержанта Рихтера под стражу. При попытке бежать или прочей глупости стрелять на поражение. Старик, пойдём.