Шрифт:
Закладка:
— Что говоришь? — переспросил меня «Пегас», потому что не расслышал мой вопрос, занятый своими мыслями, которые он вслух выдавал в эфир. — Как попал в «Вагнер»? — Он тут же переключился на ответ, в секунду забыв о том, что рассказывал ранее: — Моя история такова. Я в восемнадцать лет ушел в армию. Ну до этого еще учился в техникуме. Отслужил срочку и вернулся. А у меня был, так скажем, очень хороший товарищ, который занимался сбытом наркотиков. Как-то раз я поехал с ним…
«Пегас» замолчал, видимо подбирая слова, чтобы охарактеризовать своего приятеля и ситуацию.
— И тем самым… он меня подставил, и я попал в тюрьму.
А он нет. Сам он остался на свободе. Пробыл я в тюрьме шесть лет. Дали мне десять и миллион штрафа еще запросили. А когда началась СВО, я решил, что если приедут, то по-любому пойду. Потому что у меня есть сложившийся психологический портрет с детства: и дядя воевал, и семья вся военные. Поэтому я не сомневался, что пойду. И как только они приехали, я сразу пошел воевать, — спокойным и монотонным голосом рассказывал «Пегас».
Это уже была не первая история, в которой простые ребята не сомневались, что хотят воевать. Они были гражданами своей страны и для них совсем не стоял вопрос о том, нужно ли воевать. Они знали, что гражданам страны нужно воевать, отстаивая ее интересы.
Я думаю, то же самое происходило в Украине. За тридцать лет, которые прошли с развала СССР, выросло поколение, которое ассоциировало себя не с СССР и его историей, а с теми годами, когда Украина жила как отдельное государство. В 1991 году, когда она обрела независимость, многим было не так много лет, чтобы вспоминать об СССР как о своей Родине. Они не смотрели советские фильмы и не читали советские книги. Их мировоззрение формировалось совершенно в других условиях. В отличии от «Пегаса» с его «психологическим портретом».
— Я ни секунды не сомневался в своем выборе. Нам пообещали, что мы перед отправкой сможем позвонить родным, но все происходило так быстро, что я не успевал следить за событиями. В итоге нас за один день собрали, переодели, и в этот же день отвезли в тренировочный лагерь.
— И как тебе там было? В лагере тренировочном.
— Мне все нравилось. Такое странное чувство: и интересно, и страшно одновременно. Поэтому я не знаю… Я всегда хотел, чтобы мной гордились. Хотел уважать себя как мужчину. А каждый мужчина в нашей стране должен защищать свою Родину и своих родных. Я, перед тем как поехать уже на войну, позвонил бабушке. Она единственная, кто знала, что я еду. И она говорит: «Я тебя, конечно, понимаю, но я конечно против». И я ей ответил: «Если не будет таких отважных дураков, как я, то кто будет защищать всех отважных дураков?». Блин… Ну ты понял? Короче, кто будет защищать Родину?
— Ты, значит, патриот?
Он кивнул мне с серьезным видом.
— А «Пегасом» как стал?
— Ну как… Нас сначала привезли в первый тренировочный лагерь, и мы там пробыли два дня. Там отрабатывали стойки и так далее… Спали по два часа. В общем нас там серьезно гоняли. А когда привезли во второй тренировочный лагерь, то отобрали тридцать человек и стали тренировать отдельно. В итоге у нас там были все специальности. Я должен был стать сапером.
Когда «Пегас» рассказывал свою историю, он как будто погружался в транс и напоминал слепого Гомера, нараспев пересказывающего «Илиаду».
— Но как-то так вышло… Я стал проявлять сильный интерес к БПЛА, и наконец подошел к инструктору и стал заниматься.
И у меня с первого раза все стало отлично получаться. В итоге я был запасным БПЛАшником, но, когда мы приехали на третий полигон, я стал основным. Я стал ходить и обучать ребят.
В общем инструктор все передал мне, и стал командиром группы разведки.
— «Серебруха»?
— Ага… Он постоянно куда-то уходил, а я получал «Мавик» и шел обучать ребят. Хотя я сам особо ничего не умел. Всему учился в процессе.
— Мда… «Серебруха» вообще странно себя вел. Профессиональный вертолетчик… Зачем-то поперся в «Вагнер»?
— Может, он просто тупой? — между делом выдвинул гипотезу «Пегас». — Я тоже не понял, зачем отдавать мне то, что ты умеешь лучше, и идти в штурмовики, чтобы погибнуть за час? А, может, тщеславие… Героем хотел стать. Ордена, медали…
— А корректировке он тебя учил?
— Сам додумался. Знаешь, там примерно прикидывал, что и как. А потом мы все дружно поехали сюда. В первом же бою он погиб… Ну ты знаешь. И вот я стал основным оператором.
— Ясно. Значит, благодаря желанию и стечению обстоятельств ты из сапера превратился в оператора дрона.
«Пегас» кивнул.
В этот момент вдалеке я услышал «выход» и интуитивно понял, что прилетит недалеко отсюда. Это было удивительно, как на войне обострились интуиция и инстинкты. В голове как будто открылся третий глаз и я, часто даже не понимая как, по едва уловимым особенностям звука мины или снаряда стал понимать направление и время прилета. От первого звука упавшей вдалеке мины в голове загудело — началась контрбатарейная борьба, и в ней проснулся пчелиный рой. Он стал метаться в поисках выхода наружу внутри черепа, и от этого свербящего чувства очень захотелось почесать череп изнутри.
Днем из-за обилия разных шумов я не обращал сильного внимания на то, что со мной происходит. Но с приходом ночи, когда наступала относительная тишина, я ощущал контузию сильнее. Помимо звука в голове во рту появлялся кислый привкус железа и неприятные покалывания в конечностях. Обращаться за полноценной помощью и уезжать в тыл, в связи с этим я считал стремным. Уличное воспитание не позволяло переступить через сформировавшиеся пацанские убеждения. А они требовали голосом «старших»: «Можешь терпеть — терпи!». Когда я слышал от бойцов, что у них контузия, я искренне не понимал, что они от меня хотят — «Это война. Тут стреляют. Тут у всех контузия. Контузия может быть даже от того, что ты десять раз выстрелил из РПГ». Медикам я так и говорил, когда они наседали на меня: «В Москве уровень шума сильно превышает допустимые децибелы. Там все
