рейха признать поражение заставило их армии с боями пробиваться в центр страны. Когда они добрались туда, власть автоматически перешла в их руки, и они не могли не повлиять на политические результаты. Сразу же отступить означало бы бросить Германию на произвол судьбы, в пучину голода, болезней и гражданской войны, которая легко могла распространиться по всей Центральной Европе. И существовала большая вероятность того, что, если бы началась гражданская война, три главных союзника оказались бы втянуты в нее с противоположных сторон, опасаясь, что возникший политический вакуум заполнит враждебное им правительство. Если британцы и американцы не могли рисковать приходом коммунистического правительства в Рур, то русские вряд ли были готовы рисковать приходом «реакционного» правительства на Одер. Более того, русские рассчитывали на репарации от Германии и не хотели уходить не получив их.

Если предположить, что полная оккупация страны является неизбежной, то может показаться, что раздела страны можно было избежать путем немедленного создания центрального правительства по аналогии с Австрией. Но это являлось одной из тех вещей, которых все оккупационные державы стремились избежать, полагая, что децентрализация ослабит Германию и сделает ее менее агрессивной. При этом следует помнить, что Австрия – это не Германия, ни географически, ни экономически, ни стратегически. С одной стороны, австрийский «приз» скромнее; с другой стороны, разделение на четыре части страны, которая в любом случае едва ли жизнеспособна, было бы неосуществимым, а не просто, как в случае Германии, неэкономичным. Даже если бы появилось центральное правительство, какой был бы у него шанс на осуществление реальной власти на территориях, занятых державой, которой не нравилась его политика? Большой трудностью на пути разоруженной и нейтрализованной, но объединенной Германии является нежелание одного из блоков отказаться от территории, которая, если бы она полностью перешла под влияние другого блока, вполне могла бы оказаться решающей в балансе сил. Раздела, конечно, можно было бы избежать, не будь зон оккупации, даже в чисто военном смысле. Но, как ни парадоксальны причины, побудившие американцев отвергнуть британское предложение о смешанной администрации на всей территории Германии, его принятие только перенесло бы в другие и, возможно, более неудобные условия маневрирование за положение и влияние. Что означало бы приход русских в Рур, равно как и англосаксов – на Одер. Кто из них оказал бы большее влияние?

Большая ясность до Потсдамской конференции или во время нее могла бы выявить фундаментальные различия раньше, и есть основания поспорить с сэром Уинстоном Черчиллем, что именно таким образом могло быть спровоцировано столкновение. Кроме всего прочего, это могло бы предотвратить распад организации SHAEF в июле 1945 года, чтобы избежать англосаксонского сговора против русских, а также устранить паузу между августом 1945 года и августом 1946 года, которая так сильно замедлила восстановление Германии. Но потомки, вероятно, осудили бы западных лидеров за их очевидную поспешность в навязывании ссоры русским. Если нельзя было позволить ситуации принять ту форму, которую она в итоге приняла, то расследование следовало провести далеко за рамками 1945 года, поскольку жребий был фактически брошен, когда союзники приняли политику, делающую маловероятной скорую капитуляцию Германии и создающую риск проникновения России далеко вглубь Центральной Европы.

Более ранний мир, однако, должен был стать компромиссным до того, как была бы решительно сломлена власть вермахта, тогда как история, похоже, учит, что мир такой, даже в рамках 1918 года (а этого ведь оказалось мало!), стал бы ошибкой. Компромиссный мир мог означать избавление от нацистов, но он вряд ли означал бы искоренение германского милитаризма и национализма. Опыт Веймарской республики слишком ясно показал, что если дать немцам самим заниматься уборкой в доме, то такая работа не будет тщательной; ничто из того, что произошло после 1945 года, не доказало обратного. Но союзники обязаны были устранить психологические корни германской агрессии. Любая политика, которая включала бы отказ от попыток сделать это, была бы расценена как предательство всеми оккупированными странами, сразу же оттолкнула бы Россию и вызвала бы жесточайшие споры в Великобритании и Америке. Более того, любой, кто в середине войны попытался бы утверждать, что нацизм, возможно, нельзя искоренить или что условия в Германии делают невозможным либеральное решение, провозгласил бы тем самым, что принципы, за которые боролся Запад, нельзя применить для заключения мира, и сыграл бы прямо на руку школе Моргентау. Никогда не следует забывать, что идея «перевоспитания» Германии начиналась как честная и конструктивная попытка найти альтернативу чисто карательному решению.

Аргумент против такой политики заключается в том, что она рассматривает склад ума как нечто, что в силах изменить человек и что не зависит от окружения, в которой он возник. Если допустить, что такое предположение не соответствует действительности, то отсюда следовало бы, что такая попытка могла рассчитывать лишь на ограниченный успех и вполне оказаться совершенно бесполезной. Но правда в том, что союзники оказались перед дилеммой. Они пришли к убеждению, и не без оснований, что, если условия в Германии останутся неизменными, существует серьезная опасность того, что через двадцать или тридцать лет вновь вспыхнет агрессивный национализм, который вновь будет угрожать миру во всем мире. У них не было уверенности в том, что если немцев предоставить самим себе, то перемены, которых они добьются, будут достаточными. Альтернатива вмешаться самим, чтобы навязать такие перемены, может оказаться не совсем удовлетворительной. Но это было единственное конструктивное решение.

Четырехсторонняя оккупация Австрии (1945–1946)

Предисловие

Во время войны такого понятия, как «австрийская проблема», в том смысле, какой вкладывается в «германскую проблему», не существовало. Ни в Британии, ни в Соединенных Штатах не велось ни горячих споров, ни длительной переписки в прессе о наилучшем варианте послевоенного обращения с австрийским народом. Три министра иностранных дел, заявив в Москве в ноябре 1943 года, что Австрия стала первой свободной страной, павшей жертвой гитлеровской агрессии, всего лишь констатировали истину, которая самоочевидна для любого, кто объективно оценивает факты. И, говоря, что хотели бы видеть Австрию восстановленной как свободное и независимое государство, они могли быть уверены в полной поддержке общественного мнения в Великобритании и США.

Другими словами, послевоенная задача союзников в Австрии никогда не рассматривалась, как в Германии, в первую очередь с точки зрения перевоспитания народа, а скорее с точки зрения воссоздания государства. И хотя в течение последних четырех лет независимости в период между войнами Австрия находилась под авторитарным режимом, у политических деятелей союзников, похоже, не было сомнений в том, что восстановленная Австрия, освобожденная от внешнего давления Муссолини и Гитлера, вернется