Можно сомневаться в обоснованности этого вывода. Идея, лежащая в его основе, в любом случае утопична, поскольку импульсы, порождающие эти два решения, естественны для человечества и, скорее всего, возникнут всегда, когда необходимо установить мир. Более того, опыт воспитания детей и исправления преступников показывает, что эти процессы требуют сочетания твердости и ласки, или, как говорит один псалмопевец, милосердия и правды. Того, кто всегда тверд и непоколебим, все ненавидят; тот, кто неизменно во всем уступает, не вызывает уважения. В третьем методе миротворчества подразумевается нечто среднее между этими двумя способами. Ведь для того, чтобы дать понять, что агрессия не окупится, редко бывает достаточно показать, что агрессия натолкнется на непреодолимую силу; необходимо также предложить некоторую перспективу того, что результат принесет мирная политика. Отыскать правильный баланс в общении с отдельными людьми – задача не из легких, но, когда речь идет о нации, она становится гораздо сложнее. С одной стороны, нелегко доказать, что силе действительно будет оказано противодействие, и противодействие будет иметь решающее значение; с другой стороны, те отношения личного уважения и привязанности, которые могут так много значить между отдельными людьми, труднее установить между государствами. Нельзя дать точных рецептов относительно равновесия, необходимого между этими двумя элементами. Правильные пропорции будут варьироваться от случая к случаю и время от времени. И все же, как бы ни было трудно отыскать правильное сочетание, умение сделать это является залогом успешного мира, а также успешной внешней политики.

Нация, которая была побеждена, вряд ли нуждается в дальнейшей демонстрации того, что агрессия против своих завоевателей ни к чему не приведет, и автоматически настроена на мирные решения в будущем. Но когда победителем является союз наций, это верно лишь до тех пор, пока союз держится вместе, а распад победоносных союзов – обычное явление истории. Союзники могли бы значительно облегчить свою задачу по установлению мира в Германии, если бы смогли согласовать общую политику. У государственных деятелей были веские причины идти на жертвы ради сохранения сотрудничества четырех держав. И в самом деле, если задуматься над всеми последствиями для будущего мира, которые вытекают из их разногласий, пропадает всякая склонность отвергать их усилия как недальновидные, невежественные или тщетные. Если бы история каким-либо образом оказалась обманчивой, перспективы были бы действительно блестящими. В то же время нет никаких сомнений в том, что попытка удержать в нужных рамках четырех победителей с весьма противоречивыми представлениями о том, как следует обращаться с побежденными, чрезвычайно осложнила задачу поиска правильного подхода к немцам.

Основой англо-американского подхода было внедрение в Германии социально-политической системы, более близкой к «демократическому образу жизни», чем это делалось при Третьем рейхе. Русские также провозгласили своей целью установление «демократии»; здесь наблюдается идентичность лексики, которая на время скрыла основные расхождения в идеях. Сомнительно, что первоначальный подход России к проблеме репараций был совместим с какой-либо формой правления, кроме тирании, поддерживаемой иностранными штыками, – дилемма, которую они сами, похоже, со временем осознали. Но она, безусловно, оказалась несовместима с продвижением самоуправления, основанного на народном выборе, что было заявленной целью западной политики. В надежде сохранить солидарность с русскими англичане и американцы приняли в потсдамских условиях многие элементы уголовного законодательства, которые не соответствовали как их обычному подходу к политическим проблемам, так и политическому будущему, которое они прочили Германии. План «Уровень промышленности», в частности, предполагал активное сотрудничество Германии, но при этом сделал все возможное, чтобы настроить немцев крайне негативно. В момент эмоционального эксцесса американские лидеры могли бы принять план Моргентау, но почти немыслимо, чтобы в течение нескольких лет англоязычные народы были готовы поддержать ту степень жесткости, которую план предполагал. И это была далеко не единственная трудность, с которой пришлось бы столкнуться при разработке германской политики, способной получить поддержку всех четырех держав.

Русские были не только более беспощадны в наказании Германии, но и более радикальны в ее реформировании. У них не было сомнений в том, какое общество им хочется создать и как воплотить этот замысел в жизнь. Марксистская подготовка научила их тому, что если они хотят создать в обществе определенный образ мышления, то начинать следует с изменения социальной системы, в частности, с распределения экономической власти. Конечно, западные союзники признавали, что для создания такого общества, которое хотят видеть здесь они, потребуются изменения, но они размышляли в основном о введении других политических институтов. Они понимали, что некоторые германские институты способствовали росту нацизма, и были готовы ввести альтернативные, даже если они были новыми для Германии и непопулярными среди немцев. Как мы уже видели, их реформы распространялись на такие вещи, как методы преподавания и подача новостей, в то время как британцы выступали за социализацию основных отраслей промышленности. И конечно, русские не сразу социализировали землю, торговлю или всю промышленность. Но в целом американцы и французы не вмешивались в распределение собственности, а британцы, хотя и предприняли некоторые шаги в направлении социализации, не смогли довести их до конца; русские же вмешались. Принцип, из которого исходили западные союзники (даже если они и не формулировали его прямо), заключался в том, что в Германии нет ничего несовместимого между существующей экономической системой и политическим обществом, которое они хотели создать. Либеральная демократия может пустить корни при условии, что она будет надежно посажена и защищена в первые годы своего существования. Любое подобное убеждение упускает из виду фундаментальное различие между германской и англосаксонской социальной структурами, уходящее своими корнями глубоко в историю.

Условия в Британии и Америке обеспечили более раннее экономическое развитие, что дало средним классам достаточно сил для завоевания политической власти путем успешных революций, прежде чем более интенсивная индустриализация привела к появлению городских рабочих классов. В Германии этого не произошло, в основном из-за того, что Священная Римская империя не смогла консолидировать страну как национальное государство из-за трений и слабости, вызванных продолжающимся существованием мелких независимых образований, а также из-за кое-каких неблагоприятных географических случайностей. К тому времени, когда средний класс Германии достиг политической сознательности, на горизонте уже можно было разглядеть опасность рабочей революции. Маркс прямо учил пролетариат использовать буржуазную революцию как ступеньку к собственной диктатуре. Средние классы Британии и Америки сохраняли уверенность в либеральной традиции, освященной их революциями, и без особых сомнений принимали веру в то, что средством от социального недовольства являются социально-политические реформы. Их германские коллеги, однако, заняли более оборонительную позицию по отношению к радикальным тенденциям. Когда в 1848 и 1918 годах