широко распространено как среди протестантов, так и среди католиков. В некоторой степени это было вызвано непониманием. Некоторые офицеры военного правительства не знали о деятельности церквей во время войны, что церкви, со своей стороны, принимали как должное; с другой стороны, слишком мало делалось для того, чтобы четко объяснить цели, стоящие за политикой союзников. Но даже если бы эти поверхностные препятствия были устранены, оставались другие причины разногласий, которые затрагивали суть политики союзников в Германии. Парадоксально, но эти различия усиливались тем, что протестантская (хотя и не католическая) церковь была единственным органом в Германии, публично признавшим свою вину. Когда церковный совет, избранный в Трейсе, встретился с делегациями Всемирного совета церквей в Штутгарте в октябре, они представили декларацию, содержащую следующие слова:

«Мы знаем, что едины с нашим народом в великой кампании страданий и вместе несем на себе вину. С великой болью мы говорим: через нас бесконечные страдания были принесены многим народам и странам… Правда, мы много лет боролись во имя Иисуса Христа против духа, который нашел свое ужасное выражение в национал-социалистическом режиме насилия, но обвиняем себя в том, что не свидетельствовали более мужественно, не молились более преданно, не верили более радостно, не любили более горячо. Мы надеемся на Бога, на то, что через общее служение Церквей дух насилия и мести, который нынче стремится стать могущественным, может быть поставлен под контроль во всем мире и что дух мира и любви, в котором измученное человечество только и может найти исцеление, способен одержать верх».

Это заявление не осталось неоспоренным. Ряд более консервативных служителей церкви, несмотря на свой антинацистский настрой, считали ошибкой представлять союзникам то, что они рассматривали как одностороннее признание вины Германии. Как сказал один из них: «Историческая вина никогда не бывает односторонней, она лежит на тех, кто несет взаимную вину друг перед другом».

Католическая церковь, от архиепископа до простого сельского священника, как говорят, единодушно отвергла идею коллективной вины Германии. Католический архиепископ Падерборна заявил, что хотя он и уважает дух Штутгартской декларации, но не считает, что подобные заявления должны открыто звучать в молодежной среде. «Чтобы повлиять на человека, нужно признать, что в нем есть правильное и непосредственное». Другие считали, что у союзников нет причин гордиться своей победой, поскольку она была делом рук Божьих, а не человеческих вооружений. В таких кругах возмущались так называемой фарисейской попыткой союзников свалить коллективную вину на немецкий народ; то, что эта точка зрения была ошибочной, не изменило чувства, которые она вызывала. Даже авторы Штутгартской декларации вместе со своими коллегами-союзниками опасались, как бы ее не использовали подобно пункту о военной вине в Версальском договоре.

Лидеры Исповедующей церкви, которые выступили авторами Декларации, ответили на эту критику, заявив, что страх перед тем, что действия какого-либо человека будут использованы против него, не является для него оправданием, чтобы воздерживаться от того, что он считает правильным, и что покаяние теряет свою ценность, если ставится в зависимость от покаяния других. Но то, что протестантские лидеры продолжали следовать своему курсу вопреки этим критическим замечаниям, в дополнение к тому, что они противостояли нацистам, казалось, давало им право на уважение со стороны союзников. Те же, кто винил себя в том, что недостаточно активно выступал против нацистов, были полны решимости не повторять такой ошибки. Все считали, что церковь вышла из войны как единственный орган, который в отсутствие немецкого правительства мог выступить в качестве защитника побежденной нации. И они находили в политике союзников много такого, что им не нравилось и что, по их мнению, не соответствовало обещаниям, данным во время войны. Разделение Германии, изгнание с Востока, нехватка продовольствия и топлива, демонтаж предприятий, экспорт угля, неспособность обеспечить возвращение пленных, даже нежелание властей выпускать бумагу для церковных газет – все это осуждалось. Особое возмущение вызывали меры и масштабы денацификации, а также содержание нацистов под стражей без суда и следствия. Церкви пытались настоять на том, чтобы быть собственными судьями в отношении степени денацификации, желательной в их собственных рядах, и лишь с большим трудом их удалось склонить к сотрудничеству в применении союзного законодательства; в британской зоне для того, чтобы заставить католическую церковь это сделать, пришлось издать приказ. Но, оказав сопротивление нацистам, церкви не собирались падать ниц перед союзниками; более того, они считали, что их будущий авторитет в стране зависит от того, что они этого не сделают.

В своем ответе, который он направил на сообщение архиепископа, епископ Вурм заявил:

«С чувством серьезной ответственности и озабоченности мы обращаем ваше внимание на то, что победа союзных держав стала не просто победой добра над злом. Военное завоевание и оккупация нашей страны сопровождались теми самыми актами насилия над гражданским населением, по поводу которых в странах союзников были высказаны столь справедливые жалобы. То, что произошло после этого в некоторых оккупационных зонах в ходе мероприятий по денацификации, также не всегда было хорошо рассчитано, чтобы произвести впечатление более высокой степени справедливости и гуманности. Многочисленные призывы, обращенные к немецкому народу, чтобы он сам добился своего спасения и снова поднялся из своего скорбного положения, могут звучать лишь насмешкой, когда даже у тех отраслей немецкой промышленности, которые не имели никакого отношения к производству вооружений, отбираются последние сырьевые материалы и оборудование. Никто не может сказать, каков масштаб трагедии, которая разыгрывается сейчас на востоке Германии.

Но, судя по всему, мы должны предположить, что ее жертвы будут исчисляться миллионами».

Кардинал Фаульхабер и протестантский епископ Баварии Майзер в декабре 1945 года присоединились к просьбе американских властей действовать как можно быстрее в случаях политических арестов, распространить почтовые привилегии на семьи заключенных и смягчить правила, ограничивающие выплату пенсий престарелым и больным. Торжественный протест по поводу судьбы немецких пленных в России и других странах, завершающийся призывом к справедливости, был подписан весной 1946 года кардиналом Фрингсом из Кёльна и другими рейнскими епископами и зачитан со всех католических кафедр. Позже, зимой 1946/47 года, кардинал Фрингс вызвал большой скандал среди оккупационных властей, заявив, что «мы не можем препятствовать человеку принимать вещи, крайне необходимые для сохранения жизни и здоровья, если он не может получить их по работе или по просьбе».

В отношениях с союзниками церкви Германии настаивали прежде всего на необходимости того, что считали христианским обращением. Епископ фон Гален из Мюнстера во время войны оспаривал угрозы нацистов о возмездии за бомбардировки союзников. В 1945 году он заявил, что это дает ему право «осуждать таким же образом многие слова и поступки, проистекающие из