– Как же, помню, сам его допрашивал, – просиял полковник. – А вот дела судебного на него не завели. Выскользнул Куйбышев ужом сквозь пальцы и нас в дураках оставил.

– Тогда молчите обо всём, если спрашивать не будут, – посоветовал поручик. – Вас же вызвали только по поводу покушения, не так ли?

– Пожалуй, ты прав, – кивнул, соглашаясь, полковник. – Золотое правило – не болтай лишнего. Ну а ты, Андрей Михайлович, на время отсутствия останешься вместо меня, такое моё решение. И учти, я не только управление на тебя оставляю, но и свою семью. Ты наглядно всем нам показал, что на тебя можно положиться, вот и дерзай, строй карьеру, поручик.

* * *

Собираясь идти в собор на обеденное богослужение, иерей Георгий помолился перед иконами, развернулся и, увидев стоявшую посреди горницы Евдокию, в нерешительности остановился.

– С тобой всё в порядке, Евдокия? – осторожно поинтересовался он. – Что-то ты неважно выглядишь.

– Поговорить с тобой всё собираюсь, батюшка, – явно волнуясь, пролепетала Евдокия. – Да вот решиться никак не могу. И сейчас, видать, не ко времени. Ты вон на службу собираешься.

– Ну-у-у… ничего, слушаю тебя, – взглянув на настенные часы, сказал иерей.

– Вот живу я у тебя, батюшка, а сама будто на иголках вся, – посетовала Евдокия. – От страха и стыда все поджилки трясутся.

– А с чего так? – удивился иерей. – Чего тебя тревожит, касатушка?

– Всё меня тревожит и страшит, батюшка, – шмыгнув носом, ответила Евдокия. – Перво-наперво что люди про меня думают? Всяко-разное безобразие, вот что. Кто-нибудь пустит слух, что полюбовница я твоя и что во грехе мы сожительствуем, пойди опосля, отмойся.

– Это всё или тебя тревожит что-то ещё? – нахмурился иерей.

– А разве этого мало? – дрожащим от слёз голосом сказала Евдокия.

Уяснив, что разговор быстрым не получится, иерей указал ей на стул.

– То, что ты сейчас под моей крышей проживаешь, никто, кроме меня, доктора, Силантия и прислужницы, не знает, – сказал он уверенно. – Доктор никому о тебе и словом не обмолвится, не болтлив он. И Силантий никому и ничего о тебе не скажет. Он сам упрашивал меня никому не проболтаться о тебе.

– Силантий? Просил? – удивилась Евдокия. – А почему он так заботится обо мне? Уж не из-за Евстигнея ли?

– А кто его знает, – пожимая плечами, ответил иерей. – У Силантия душа потёмки. Да и мысли свои он до конца не высказывает. Но сердце у него доброе, заботливое. Если бы не он, не быть бы тебе живой на земле-матушке.

– Так он что, меня от смерти спас, батюшка? – округлила глаза Евдокия.

Иерей покраснел до корней волос и промолчал.

– Почему молчишь, батюшка? – забеспокоилась Евдокия. – Почто не отвечаешь на мой вопрос?

– Э-э-эх, не хотел я говорить об этом до поры до времени, видит бог, не хотел, – сокрушённо вздохнул он и перекрестился. – Но раз сболтнул, значит, договаривать придётся.

– Договаривай, батюшка, договаривай, – нетерпеливо заёрзала на стуле Евдокия.

– Гм-м-м… Ну-у-у… – неуверенно начал иерей, – одним словом, Силантий по лесу на лошади куда-то ехал. Проезжал мимо скотомогильника деревенского и увидел, как два мужика кого-то в землю закапывают.

– И? Дальше что? – прошептала, бледнея, Евдокия.

– Он дождался, когда мужики те уедут, и раскопал могилку, – перекрестившись, продолжил иерей. – Силантий мыслил, что мужики не деревенские, чужие, и…

– И кого он достал из разрытой могилы? – затрепетала Евдокия.

Иерей, видя её состояние, не решался продолжать, боясь, что девушка не выдержит истины, которую он будет вынужден открыть ей. Но Евдокия пожелала выслушать всё до конца.

– Ну, одним словом, из могилы той он тебя вытащил и сестру твою, – выдавил из себя иерей. – Ты едва живой была, а Мария, к несчастью, уже мёртвой.

Евдокия от такой страшной новости потеряла дар речи. Она побледнела и едва удержалась от падения, ухватившись за край стола. Иерей вскочил, обхватил её руками, но Евдокия быстро пришла в себя и отстранилась от него.

– Значит, Мария мертва? – плохо слушающимися губами глухо прошептала она. – Этот кровопивец убил её.

– О ком ты говоришь, Евдокия? – спросил иерей. – Ты знаешь тех, кто пытался убить тебя и живой закопал в скотомогильник?

– Нет, я не видела, кто это сделал, но я догадываюсь, – вытирая слёзы, сказала она. – Это могли быть только старец Андрон и его верный пёс Савва Ржанухин.

– А почему вы с сестрой тайно ушли из моего дома, когда на суд идти обещанье дали? – с упрёком поинтересовался иерей. – Если бы остались, беды не случилось бы.

– Это Мария меня усыпила и с Саввой Ржанухиным в Зубчаниновку, к хлыстам увезла, – вытирая платочком слёзы, сказала Евдокия.

– А почему она так поступила? – удивился иерей.

– Головушку ей Агафья заморочила и заставила вернуть меня, а там…

Она закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Поплачь, поплачь, легче станет, – посоветовал участливо иерей. – Не сдерживай слёз, они душу облегчают.

– А как бил меня Андрон в бане, Хосподи! – сквозь слёзы выкрикнула Евдокия. – Думала, дух вышибет! И веником чилиговым истязал, в кипяток его макая, и всем… всем, что под руку попадало, лупцевал! Там, в бане… Там… Ребёночек евоный из меня вылетел. А потом я ничего не помню, ничегошеньки!

– Вот изверг, Господи! – в сердцах воскликнул иерей, приняв близко к сердцу горе несчастной девушки. – Всё, на этот раз моё терпенье лопнуло. Завтра зову дьяка и в Зубчаниновку едем! Хватит Андрону злодеяния чинить людям, пора ответ держать сполна ему за всё, что натворил! – Он посмотрел на плачущую Евдокию, протянул руку, чтобы утешить прикосновением, но не посмел коснуться её. – А ты? Ты всё расскажешь дьяку, что мне рассказала?

Евдокия всхлипнула и утвердительно кивнула.

– Тогда ляг и отдохни, пока я схожу на службу, – взглянув на часы, встал со стула иерей. – Только обещание мне дай правдивое, что из дома никуда не выйдешь.

– Обещаю, – всхлипнув, пообещала Евдокия.

– И ещё обещанье дай, что разум с горя не утеряешь и ничего с собой не сделаешь, – попросил иерей.

– И в том обещание даю, не сомневайся, батюшка, – вытирая платочком слёзы, вздохнула Евдокия. – Я… я…

Она закрыла лицо ладонями и горько зарыдала.

* * *

У ворот купленного Силантием Звонарёвым дома остановились гружённые домашней утварью сани. Мужчина сошёл с саней и помог матери.

– Вот теперь мы будем жить здесь, родители, – сказал Силантий, открывая калитку и указывая рукой на дом. – Как я и говорил, церковь здесь рядом и базар недалече.

– Чего же мы здесь делать-то будем, сынок? – всхлипнула Марфа Григорьевна. – Изба хороша, большущая, а мы… Мы же с отцом не привыкшие к городской жизни.

– А