- И ты этого стесняешься?

- При тебе – стесняюсь.

Слава вдруг подошел ко Льву вплотную, со спины, и обхватил его руку с баллончиком своей. Он был пониже ростом и его подбородок удобно упирался в ложбинку плеча Льва. От темноты, от ощущения чужого дыхания на шее, от неожиданной близости Льва охватывало сильное, стыдливое возбуждение, и он несколько раз повторил в своей голове: «Стоп, стоп, стоп, я – шаолиньский монах!».

Слава же, будто специально усугубляя его состояние, переместил свою руку на талию Льва, и шепотом, прямо на ухо, сказал:

- Давай я тебе помогу.

«В смысле? С чем поможешь?», - запаниковал Лев, не сразу сообразив, какая помощь имеется в виду.

Когда он почувствовал, как палец Славы давит сверху на его палец, пшикая краской на стену, он ощутил смесь облегчения и разочарования: «Фух, всего лишь с рисунком» и «Блин, всего лишь с рисунком».

Слава вёл по стене его рукой, что-то вырисовывая, а Лев, вяло придерживая фонарик, даже не следил. Ему хотелось расслабиться в его руках, отпустить себя и растечься, как лужица. Он думал: «Хорошо, что сейчас темно и ничего не видно». И ещё: «Интересно, если я сейчас резко сниму маску, развернусь и поцелую его – что он сделает?». И ещё: «Нет, я не буду ничего делать, я – шаолиньский монах».

Он заметил, что Слава нарисовал его рукой голову льва: мультяшную такую, типа Львёнка из «Львёнка и Черепахи». Когда голова стала выглядеть совсем законченной, Лев мысленно взмолился: «Нет, пожалуйста, не отпускай меня, давай ещё так постоим!».

Но Слава, отняв свою руку, сделал шаг назад. Сразу стало очень холодно.

Сняв маску, Лев повернулся к нему и глупо сказал:

- Очень красиво.

Слава хмыкнул:

- Это ты нарисовал.

- Я бы так не смог, - улыбнулся Лев.

Эта их внезапная близость что-то изменила, но Лев не мог понять, что именно. Слава стал какой-то другой, неожиданно помрачневший: сунул руки в карманы джинсов и посмотрел в сторону.

- Всё нормально?

«Чёрт, а если он что-то заметил, решил, что я тупое похотливое животное, ну да, всё правильно, я такой и есть, чёрт, чёрт, чёрт, никакой я не монах, я даже не могу ничего скрыть…»

- Да, - перебил Слава его мысли. – Дашь маску? Я порисую.

Он решил дорисовать Львёнка целиком – с жёлтым тельцем и хвостом-кисточкой. Лев сел неподалеку, прислонившись к стене, и подсвечивал стену фонариком. Он старался не смотреть, как приподнимается футболка Славы каждый раз, когда тот высоко задирает руку. Они снова болтали об ерунде: учебе, фильмах, музыке, и, кажется, та странная заминка, образовавшаяся после их соприкосновения, прошла.

- Слава, - позвал Лев. – А когда у тебя день рождения?

- Девятнадцатого апреля, - глухо ответил тот из-под маски. – А что?

Девятнадцатое апреля было пару недель назад. Это ужаснуло Льва: неужели ему исполнится восемнадцать только через одиннадцать месяцев? Признаться, он надеялся на месяц, два, максимум три. Как мучительно долго, даже для шаолиньского монаха, который терпел пять лет.

- С прошедшим, - буркнул Лев, закрывая глаза, потому что не обращать никого внимания на эту щель между Славиной футболкой и поясом джинсов стало совершенно невозможно.

Ещё ни одну сессию он не закрывал так плохо.

Он никогда не получал ниже четверки за экзамены, а теперь особенно отличился: за акушерство, гинекологию и инфекционные болезни получил тройки, а с психиатрией отправился на пересдачу и потерял право получать стипендию на следующие полгода. Такой исход хоть и расстроил Льва, но не удивил (разве что в хорошем смысле: он был морально готов к пересдачам по всем предметам). Из-за этого дурацкого Славы ему некогда стало готовиться к экзаменам. То есть, либо правда некогда, потому что он занят важными делами (рисует на стенах, смотрит с ним фильмы и ходит гулять), либо время есть, но он лежит на кровати и прокручивает в голове романтические сюжеты: как они поцелуются, как они займутся сексом, как они будут жить долго и счастливо.

Они общались вот уже почти два месяца. Лев так и не научился делать к нему первый шаг: для того, чтобы куда-то позвать Славу, он обязательно выдумывал уважительную причину.

«Привет, поможешь мне нарисовать селезенку?»

«И печень…»

«Все двести костей человеческого скелета по отдельности и подписать каждую» (Слава очень быстро рисовал, приходилось усложнять задания, чтобы посидеть рядом с ним подольше)

Однажды Лев попросил нарисовать мозг, а Слава нарисовал сердце, и Лев весь день думал, есть ли у этого поступка тайный смысл.

Сам Слава был гораздо проще: он делал, что хотел, и говорил, что хотел. Именно он без стеснения звал гулять, придумывал совместный досуг, предлагал посмотреть фильмы. Первый фильм, на который они сходили в кино, был «Загадочная кожа»: никто из них не подозревал, что скрывается за странноватым названием, а потому оба вышли из кинотеатра в гнетущем молчании. Во второй раз они сходили на «Мадагаскар» – решили выбрать мультфильм, чтобы точно обошлось без тяжелых потрясений.

Лев выдавал информацию о себе очень дозированно, и в какой-то момент грань между враньем и недоговариванием начала стираться: где-то он действительно умалчивал, а где-то намеренно искажал. Говорил, что в Петербурге живут мама, папа и сестра, он с ними иногда списывается (на самом деле – только с сестрой), а переехал лишь потому, что в Новосибирске было проще получить бюджетное место («Мне не кажется, что есть какая-то разница», - заметил тогда Слава, но Лев с авторитетным видом заявил, что есть). Каждый раз, когда Лев пытался осторожно соединить свою реальность и Славу, случалась какая-то реакция отторжения: будто он смешивал несовместимые элементы.

Например, однажды Лев привёл Славу к себе на работу, в тир, и дал ему пару раз выстрелить из ружья. Он попробовал без всякого интереса, а потом отложил винтовку в сторону и сказал, что вообще «такого» не понимает. Что он хотел бы, чтобы всё оружие в мире перестало существовать, что сама идея создания оружия кажется ему противоестественной, потому что несет в себе разрушение, несет замысел убить другого человека.

- Я считаю, что все ученые, которые когда-либо были причастны к созданию оружия – преступники похуже тех, кто его использовал, - закончил свою мысль Слава.

Лев вспомнил Юрины слова: «Я хочу быть, как Роберт Оппенгеймер», и подумал: какая гигантская пропасть между ними.

- Но мы же не по людям стреляем… - попытался оправдаться Лев