- Тебе нравилось?

- По банкам стрелять – да, а по животным – не очень.

Лев начал мять подол рубашки в мокрых ладонях – от нервов. Он чувствовал, как шатка его позиция, и в то же время видел в ней особое искусство: он говорил правду, в которой не было ни слова правды.

Слава опустил взгляд, заметив, как он начал сминать ткань, и снова посмотрел на Льва.

- Мне кажется, военные – очень сложные люди, - произнес он. – Очень тяжелые.

Лев пожал плечами, вспоминая Павла Борисовича:

- Не знаю. У него есть друг, который всегда казался мне хорошим. Тоже военный.

- А твой отец?

- Что?

- Кажется тебе хорошим?

Правая рука Льва дернулась вниз в случайном, неаккуратном движении, и нижняя пуговица рубашки отлетела, покатившись по полу. Они со Славой почти синхронно метнулись за ней – Лев успел поднять первым.

- Извини, - проговорил Слава, возвращаясь в свою турецкую позицию. – Я понял. Я давлю.

- Всё нормально.

- Я не хотел, чтобы это была какая-то тяжелая история, - объяснил он. – Я просто хотел… что-нибудь узнать о твоей жизни. Что угодно.

- Это не тяжелая история, - соврал Лев.

- Расскажи о своей сестре.

По тому, как тот сменил тему, Лев понял, что Слава ему не поверил. Но новая тема принесла ему облегчение – про сестру и вправду было легче.

- Её зовут Пелагея. В сентябре ей тоже исполнится семнадцать. Она в одиннадцатом классе и, кажется, планирует стать актрисой.

- Вау!

- По крайней мере, она так говорит, – добавил Лев.

- Вы часто общаетесь?

- Списываемся несколько раз в неделю. Иногда созваниваемся.

- Да, но ты часто летаешь домой?

Лев сам не ожидал, как его заденет это «домой» – слово-стрела, пробившее грудную клетку, и выскочившее через спину навылет. Он поморщился, машинально хватаясь за рубашку в области сердца – как будто его и правда пронзило насквозь. Он сжал зубы и на щеках прорисовались острые скулы.

- Мы не виделись шесть лет, - процедил он, почти не разжимая губ. Желваки на щеках прокатились вверх-вниз.

- Лев…

Слава дотронулся до его плеча и, почувствовав тонкие пальцы через ткань рубашки, Лев дёрнулся, как от ожога. Он резко развернулся к Славе спиной, опустив обе ноги на пол, и шепотом проговорил:

- Ничего не получится.

- Лев, прости, я не хотел тебя р…

- У нас ничего не получится, - перебил Лев уже тверже. – Это была плохая идея.

Слава всерьёз расстроился:

- Почему не получится?

- Потому что, - проговорил Лев, вставая с кровати. – Потому что я… другой.

Сунув руки в карманы, он посмотрел на Славу сверху-вниз: солнце начало заходить и в сумерках темно-карие глаза были едва различимы. Но – Лев надеялся, что ему показалось – был в них какой-то слезливый блеск.

- Какой ты? – прошептал Слава.

- Другой. У меня было отвратительное детство. Мой отец стегал меня по спине лошадиным кнутом, лупил ремнем мою сестру, избивал и насиловал мать на моих глазах. Меня воспитывал урод, а когда я выходил во двор, там тоже были одни уроды. Уверен: все те парни, которых я в детстве называл друзьями, сейчас либо мертвы, либо сидят в тюрьме! – он сам не заметил, как начал заводиться под конец фразы, как со спокойного тона перешел на крик. Поймав себя на этом, он заговорил тише: – Слава, я проблемный, я всем приношу несчастья.

- Тогда почему я чувствую себя счастливым рядом с тобой? – спросил он.

Лев грустно усмехнулся. Это были приятные слова, хоть и лживые – Слава ещё сам не знал, что обманывается.

Он снова сел на кровать рядом с ним – как тогда, в начале разговора.

- Потому что ты меня не знаешь.

- Теперь знаю чуть лучше, - заметил Слава. – И от этого ты мне только больше понравился.

- Этого недостаточно.

- Но со временем я узнаю ещё.

- И это будут ужасные знания.

- Неправда.

- Ты не понимаешь, с чем споришь, я…

Он хотел сказать: «Чудовище», но это слово утонуло в поцелуе: Слава, стремительно подавшись вперед, прильнул робкими, чуть влажными губами, к его сухим и жестким губам. Льва окружил июльский запах – тот самый, который он воображал по ночам, вжимаясь лицом в подушку – запах лесной травы и свежих фруктов. Он развернулся к нему, отвечая на поцелуй, Слава сомкнул руки у него за шеей, и они начали опускаться на кровать.

Он вспоминал, как это впервые случилось с Яковом: как он толкнул ему язык в рот, соединяясь в мокром поцелуе, как самому стало тошно от этого, но хотелось позлить Шеву.

Он вспоминал, как потом это было с Юрой: возбужденно, под одеялом, соприкасаясь голыми телами.

Со Славой они целовались почти целомудренно: мягко, медленно, изучая, без языка, без слюней, без похоти. Он сотни раз представлял, как это случится, и каждый раз в этих фантазиях их захлёстывала страсть, они сдирали друг с друга одежду, предаваясь страстному, почти животному сексу. А теперь это происходило на самом деле, они целовались, и он не знал, куда деть руки: «Могу ли я коснуться его волос или он не хочет? Могу ли провести пальцами по его щеке или ему будет неприятно?». В конце концов, он оперся одной рукой на кровать, удерживая себя на весу, а вторую опустил на Славину талию, надеясь, что тот её не уберет. И он не убрал.

Они целовались, пока не устали губы, и Слава первым прервал поцелуй. Улыбнувшись, он протянул ему ладонь, чтобы дать «пять» и сказал:

- Было приятно. Спасибо!

Лев рассмеялся, убирая руку с его талии и хлопая по ладони. Ещё никто не благодарил его за поцелуй.

- И тебе спасибо.

Слава катнулся в сторону, выбираясь из-под Льва, легко вскочил на ноги – он был такой ловкий и юркий в каждом своём движении, что Лев начинал чувствовать себя старым в свои двадцать два – и, задумавшись, сказал:

- Я хочу чай, а потом ещё о чём-нибудь поразговаривать. Например, о твоей подруге. Это будет хорошая история?

- Хорошая, - кивнул Лев, вставая с кровати.

- Класс, - он метнулся в сторону кухни, но, замерев у порога, вернулся на несколько шагов назад и снова посмотрел на