звучание. Она присылала фотографии и каждый раз это было знакомство с какой-то новой Пелагеей: сестра взрослела, менялась, превращалась в девушку, а он ничего этого не видел.

Выслушав его аргументы, Карина спросила:

- А тебе что, нужен обязательно ебанутый?

- Нет, просто… я боюсь ему навредить.

- А кому не побоишься? Ебанутому?

- Да причём тут это?

- Просто не понимаю твою логику.

- А я – твою, - огрызнулся Лев.

Карина грустно вздохнула:

- И что, если он позвонит сам, ты ему откажешь?

- Да, - ответил Лев, ничуть не сомневаясь.

Когда спустя час он действительно позвонил, Лев стремительно взял телефон (весь день он держал его под рукой, перенося из комнаты в комнату) и, стараясь звучать прохладно-отрешенно, ответил:

- Да.

- Привет! – сердце пропустило стук. – Не хочешь погулять зав…

- Хочу, - ответил он быстрее, чем Слава договорил.

И порадовался, что Карина уже ушла, что не стала свидетельницей его позорной капитуляции.

На следующей день он погладил уже отглаженную рубашку, уложил волосы гелем, надушился сандаловым одеколоном и, пять раз посмотрев на себя в зеркало перед выходом, отправился к Славе. Они договорились, что он зайдёт за ним, будет ждать у подъезда, и теперь, при свете дня, ему выдалась возможность разглядеть Славин двор получше. А посмотреть было на что, детская площадка представляла собой образец народного творчества: беседка, разрисованная мультяшными героями, железная горка в стиле «Звездной ночи» Ван Гога, старые, советские, уже погнутые лесенки неестественно красочные для своего плачевого состояния. Нижняя часть панельного дома тоже была изрисована: травкой, букашками и цветочками. Каждый цветочек оказался разным: ромашка, одуванчик, ландыш, василёк… Лев всматривался в них, проверяя, сможет ли вспомнить школьный курс ботаники (ведь столько учил!), и сам не заметил, как рядом с ним появился Слава. Театрально прокашлявшись, привлекая его внимание, парень с гордым видом сообщил: - Это я нарисовал.

- Я так и подумал, - ответил Лев, отвлекаясь от разглядывания стены.

На самом деле, он ничего не успел подумать, но ни капли не удивился.

- Соседи, наверное, счастливы, что живут с тобой в одном доме, - заметил Лев.

- Нет, - фыркнул Слава. – Когда я разрисовывал беседку, а потом ещё и дом, к маме несколько раз приходили жаловаться.

- За что? – не понял Лев.

- Ну, типа это хулиганство.

Он ещё раз оглядел детскую площадку, утыканную железным инвентарём, который даже в Лёвином детстве считался устаревшим, и справедливо заметил:

- Да оно ж всё было стрёмным.

Слава только пожал плечами.

- И что им говорила твоя мама?

- Она говорила идите нахрен.

Лев хотел похвалить: «Крутая мама», но сдержался: лучше поменьше говорить всяких слов-ловушек, которые могут привести к встречным вопросам: «А какая у тебя?» или «А где твоя?» или, что ещё хуже, «Расскажи о своей семье».

Поэтому он просто спросил:

- Куда пойдём?

- Ты бывал на Богданке?

- Богданка?

- Улица Богдана Хмельницкого, - пояснил Слава. – Это недалека от меда.

- Видел, - кивнул Лев. – Но я в ту сторону не ходил. А что там?

Слава виновато пояснил:

- Как настоящий петербуржец ты, наверное, будешь смеяться, но правая сторона этой улицы напоминает мне Питер.

- Только правая? – усмехнулся Лев.

- Только правая. В левую лучше даже не смотреть.

Улице Богдана Хмельницкого до Петербурга было далеко – это правда. Но в сравнительной степени, если прикинуть, как сильно Новосибирск в принципе далёк от Петербурга (не только по расстоянию, но и по степени культурного и исторического наследия), улица Богдана Хмельницкого и вправду напоминала вырванный участок другого города. На ней была историческая застройка – настолько историческая, насколько мог себе позволить Новосибирск – годов пятидесятых, может быть, даже сороковых.

Лев разглядывал фасады грязно-зеленых домой (которые, по всей видимости, имели непосредственное отношение к сталинскому ампиру), всматривался в лепнину с элементами советской символики и вздыхал, когда натыкался взглядом на пластиковые балконы, соседствующие рядом с ажурными балкончиками.

Услышав его тяжелые вздохи, Слава сказал, будто утешая:

- Ничего, там дальше будет дворец в стиле палаццо.

«Дворцом в стиле палаццо» оказалась желтая прямоугольная коробка с торчащей башенкой. Эта коробка-палаццо соседствовала с домом культуры – ещё одним сталинским арт-объектом, отличившимся мощными колоннами.

Слава выжидательно посмотрел на Льва:

- Ну как?

- Ничего, - кивнул тот. – У нас в Петербурге станция метро в таком здании.

Он тут же пожалел об этой шутке: может быть, с ним так нельзя? Может, он из тех, кто очень переживает за вид своего города в глазах приезжих?

Но Слава, рассмеявшись, согласился:

- «Балтийская», да?

- Да! - удивился Лев его догадке. – Я её и имел в виду.

- На самом деле, я другое хотел показать, - сказал Слава. – То, что за ним.

Слава кивнул, увлекая за собой к колоннам, и Лев двинулся следом. Он специально шёл чуть позади и сбоку, чтобы исподтишка разглядывать Славу: смотрел, как тот опускает ресницы, когда что-то задумчиво рассказывает, как время от времени улыбается (Лев шел по левую сторону, но представлял, как в эти моменты проявляется ямочка на правой щеке). На Славе была тёмная джинсовка с желтым смайлом на спине – сейчас этот смайл закрывал рюкзак, но позавчера, выходя из клуба, Лев его разглядел. Время от времени Слава закатывал рукава, обнажая тонкие кисти рук с плетеными и цепными браслетами, а когда рукава сами по себе опускались вниз, Лев думал: «Подними их ещё раз».

Задний двор дома культуры поразил Льва своей зловещей красотой. Они словно оказались в настоящей парадной заброшенной графской усадьбы с лестницами, колоннами, балкончиками и крылечками. С обратной стороны фасад дворца не был отреставрирован и под облупившейся краской проглядывалась пусть и не такая далекая, но всё-таки эпоха. На каждый элемент эпохи – от лестничных перил до покосившегося фонтана – налагались элементы современности в виде граффити, матерных надписей и примитивных рисунков.

- Надеюсь, здесь ты не рисовал, - произнёс Лев, оглядываясь.

- Не, - покачал головой Слава. – Но я бы хотел. Например, на ней, - и он указал на колонну рядом с лестницей.

У бедняжки отвалился внушительный кусок лепнины, а на оставшейся, уцелевшей части, было написано: «Лиза шлюха».

- Не знаю, - с сомнением покосился Лев. – По-моему, это место выглядит самодостаточным. Рисунки его испортят.

- Оно уже испорчено, - заметил Слава.

- И ты хочешь