Шрифт:
Закладка:
* * *
Физиолог покажет, разберет отношение предмета к чувству, исследует все перемены, происходящие в органе и частях, его составляющих. Далее – опишет путешествие ощущения по его скоротечным дорогам в голове и исследует, чту таким ощущением производится в мозгу, в какой его части, когда мозг расширится, когда стеснится, растянется, какое действие произведет на соседние части, на все тело и на весь организм… все это можно, все это наука сделает, точно как с Боклями исчислит когда-нибудь подобные песчинки во всей этой неизмеримой, необъятной, бесконечной вселенной, сочтет, пожалуй, все лучи, испускаемые мириадами бесчисленных звезд, – это жизнь наук, – а все-таки мы не узнаем каким образом, откуда, чем осмысливается ощущение, переданное мозгу и произведшее тот или другой рефлекс (впечатление)! Понятие не в этом впечатлении (которое есть только его вещественное выражение), а инде, где должна взяться за него психология!
* * *
Nihili in intellectu, nisi in sensu (Ничего в уме, чего не было прежде в чувстве). Это сказано давно. Но давно также и ограничено: nisi intellectus ipse (кроме самого ума). Позитивисты говорят, что науке принадлежит только все видимое, осязаемое, ощущаемое. Но чем же они рассуждают о видимом, осязаемом, ощущаемом? Разве это орудие рассуждения видимо, осязаемо, ощущаемо?
Ум, – это, говорят они, есть следствие впечатлений, получаемых человеком с утробы матерней и как-то (?) рождающихся из них мыслей: наши решения, действия, рассуждения суть только естественные плоды, невольные выражения, необходимые результаты впечатлений, полученных нами в продолжение нашей жизни: впечатления ежемгновенно получаются, действуют взаимно одно на другое, и имеют, как умножаемые числа, свое произведение, которое безпрестанно изменяется, возрастает, умаляется, крепнет, слабеет. Это произведение и заставляет человека думать или действовать во всякую минуту таким, а не иным образом. Сам же человек тут не при чем: он только свидетель того, что происходит с его ведома, и обнаруживается его мыслями, поступками, всей жизнью.
Какова должна быть эта лаборатория, спросим мимоходом, кипучая и клокочущая, в которой впечатления, самые разнообразные, попадают со всех сторон, борются между собой безпрерывно, перекрещиваются, изменяются, перерабатываются, и всякую минуту обнаруживаются в действиях, которые мы. По старым, якобы обветшавшим, понятиям, приписывали уму, сердцу, воле?
Неужели такой лабораторией объясняются действия ума? Ум не понятен, как непонятна воля, сердце, как не понятна жизнь, как не понятен человек, вселенная; но такой лабораторией со всеми ее операциями он не объясняется, а разве помрачается!
И как же смеет позитивная философия, объявляющая, что имеет своим предметом только видимое, осязаемое, ощущаемое, представлять такую гипотезу, которая своей смелостью далеко оставляет за собой всякие отвлеченности!
Итак, наш ум чудный, который мы привыкли было называть творческим, есть только продукт, процесс бесчисленных впечатлений, перебродивших в нашем мозгу деспотически или тиранически, против нашей воли (да ее и нет), в нас действующих. Люди могут быть только невольными регистраторами действий, через них совершающихся. Подвижными циферблатами внутренних постоянных революций!
Человек есть автомат, машина, заводимая влиянием окружающего мира. Державинский Бог, Рафаэлево Преображение, речь Мирабо, соображение Дарвина сочинились сами собой, произошли из прежних впечатлений: Державин, Рафаэль, Мирабо, Дарвин тут не при чем! Это только имена собственные для каталога. Блонден пускается по канату над Ниагарой: это не он прыгает, а его впечатления, рефлексы, которые пригнали его сюда неволей!
* * *
Что такое умный человек и глупый? У первого такой-то мозг, у второго иной, как у одного человека хорошее зрение, у другого дурной слух, вкус и проч. Вся разница между людьми, следовательно, по упомянутой системе, в различии орудий, инструментов, случайно ими в той или другой капле зародыша полученных, случайно подвергавшихся тем или другим влияниям; все люди различаются между собой только по количеству случайно доставшегося им мозга, который так или иначе впечатляется в продолжение их жизни.
Сколько голов, столько умов, столько и мозгов! Откуда же различие? Этот мозг производит Ньютона, этот Цезаря, Цицерона, Рафаэля, а этот – нигилиста русского. Какие границы этих мозгов? До чего могут доходить они? Вниз, мы знаем теперь, что они могут сойти на нет, на ничто, на нигилиста, на русского уездного, замоскворецкого нигилиста (ниже нельзя), с его обстриженной подругой, без косы. В синих очках, – а вверх? Отчего зависят эти повышения и понижения? Все – от получаемых впечатлений? Странно, что наша новая педагогика не займется фабрикацией впечатлений, и не возьмет на себя подряд ставить нам музыкантов, поэтов, юристов[230].
Человек – автомат, а род человеческий еще более. Эскимосы, французы, англичане, греки, готтентоты – это только вокабулы, имена различные.
Что же история? Фантасмагория, на которую мы радуемся вчуже, сами не зная почему, т. е., повинуясь сумме своих случайных впечатлений.
* * *
И воли нет! Это такой же плод чуждых семян, ветром в мозг, а не в душу (отвергаемую) занесенных!
Карамзин и Ванька Каин, Иоанн Грозный и Феодосий Киевский, уголовный преступник и святой отшельник – суммы впечатлений, по независящим от них обстоятельствам, полученных, западавших под их черепа.
Нельзя не заметить, что наши адвокаты пользуются отлично этой теорией!
Какую роль играет человек на земле? Такую же, как камень, растение, животное. Что же такое сознание? Лишнее свойство камня, растения, животного?
Ну, а что же делать еще с понятием о добре и зле, о лжи и правде, о совести? Их нет в мозгу. Если бы все в человеке зависело только от впечатлений и их сумм, то из чего же бы возникли – понятие о добре и зле, борьба в выборе добра и зла, угрызения совести, мысль об усовершенствовании, как бы могли зародиться понятия – о Боге, о душе, о другом мире? Считайте, пожалуй, эти понятия, различения, условными, производными, но они существуют, понятия, различения, как бы ни были, и этого довольно бы кажется для убеждения, что есть в человеке, кроме впечатлений внешней природы, что-то свое, особое, почему он и есть человек, – что-то не подчиненное впечатлениям, а управляющее ими, выбирающее, действующее, – душа!
Камень увеличивается, дерево растет, – но человек что-то делает: вот Византийский храм Святой Софии, вот Рафаэлева Мадонна, вот Генделева оратория, – неужели все это – только естественные произведения? Чем отличается Аполлон Бельведерский от глыбы мрамора? Как он из нее произошел? Что-нибудь было нужно этой глыбе,
