У камня, у дерева нечего спрашивать отчета. Новые наши философы думают, что и у человека нечего спрашивать отчета – прекрасную будущность они готовят для своих детей, которые, увы, кажется и начинается, судя по газетам.

Материалисты смешивают то действия, то явления, то поводы, с причинами. Сыпь, опухоль, пятна, краснота – суть признаки, явления болезни, но не болезнь сама. Страх, удивление, радость сопровождаются такими-то движениями мозга, точно как такие-то предметы производят такое-то впечатление в глазу, в ухе, а чрез них в мозгу, но сознание есть фактор, сила от них особая, есть искра, так сказать, внешняя, воспламеняющая порох. Свет во тьме (мозговых рефлексов) светит, но тьма его не объят.

* * *

Никакими рефлексами нельзя объяснить размышление, когда человек приводит, так сказать, в волнение всю свою мозговую систему, летая мыслью по вселенной, поднимая из могил все прошедшее, или созидая новые, особые миры, и населяя их произведениями своего воображения. Никакое море своими волнами не сравняется, в разнообразии и быстроте представлений, с его фантазией, которой мозг беспрекословно повинуется!

Хотят доказать, что психология должна быть и не может иначе быть, как продолжением физиологии, другими словами, что вся наша умственная, нравственная, духовная деятельность находится в исключительной зависимости от первоначальных впечатлений, и их, так сказать, сумм, плодов.

Нет, физиология так соединяется с психологией, как душа с телом, мысль со словом, закон необходимости с законом свободы, или предопределение со случаем. Так соединяется артерия с веной. Но артерия не есть вена, мысль не есть слово, свобода не есть необходимость, душа не есть тело, и психология не есть физиология.

Соединение, совпадение противоположностей, крайностей или полюсов, соединение, совпадение законов необходимости с законами свободы в истории, при которых случай делается рабом судьбы, есть таинство, которое, разве можно чувствовать, чаять, а не понимать – пока на земле!

III

Я начал читать Бокля, и после первых страниц мне вспали на ум стихи Державина:

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет,

Хотя и мог бы ум высокий…

Ум высокий Бокля счел несколько песчинок, счел несколько лучей, а сколько их осталось?

Другие умы высокие, и еще высшие, сочтут еще несколько песчинок и лучей, даже больше, приложат к его суммам еще некоторые количества, а все-таки должны будут сознаться, что

Ему числа и меры нет!

Бокль очень остроумен, очень проницателен, в том или другом уголку знания, но из-за кустов не видит он, кажется, леса, из-за травок не обозревает луга.

Как самоучка, он считает, впрочем, открытием то, что задолго до него было переизвестно, но не попадалось ему под руку; за новость предъявляет он некоторые свои требования от истории, а они даже на русском языке были оглашены прежде, чем он родился, или выучился грамоте.

А наши-то невежи каковы, разевая рот на мнимые Боклевы открытия без исключения!..

Не говорю уже о его нелепостях. Нравственные истины неподвижны, говорит он[231], и, следовательно, нет нравственного прогресса; они не могут иметь влияния на развитие цивилизации.

Да разве истины ограничиваются только собой и заключаются только в книгах и системах?

Нравственные истины неподвижны, как и все прочие истины, как дважды два четыре, как законы обращения светил небесных. Но истина в природе, в книгах, в системах, и истина в отражении, в сознании, в исполнении – не одно и то же. Жизнь человека и состоит в приближении его к идеалу нравственных истин (данному в Евангелии), точно как жизнь науки – в приближении ее к полному познанию, отражению природы в уме, к истине.

Законы даны; они неизменяемы. Так, по Боклю, от них и пользы нет? В том-то и дело, что они должны войти в жизнь, приводиться в исполнение, – и общество, и государство тогда процветает, когда законы его исполняются. Законы даются для людей, по людям и судите об их влиянии, действии, пользе.

В этом отношении удивительно затмение в светлом уме Бокля.

Частные его замечания, исчисления песчинок и лучей имеют, разумеется, полное право на уважение.

* * *

Так точно некоторые и из других философов досчитываются до десяти, до ста, до тысячи, а там многое еще остается считать![232] Они уразумевают, угадывают, описывают частички, единицы, дроби, десятичные, миллионные дроби мироздания, а между тем из этих гомеопатических уразумений, угадок и догадок, делают посылки ко Всему. В том-то и беда! Не только Все им недоступно, но они не обращают внимания даже на то, какую связь со Всем имеют их собственные открытия.

Иные останавливаются на полдороге, пред тем или другим положением науки, пред собственным открытием, и отвергают прочее, как будто бы его и не бывало.

А если бы они имели силу ступить еще шаг-другой, подняться повыше, то они сами увидели бы, может быть, другое, – и стали бы судить иначе.

Идучи по горе, встречая повсюду преграды и заборы, бугры и ямы, устаешь поневоле, останавливаешься, но смешно ведь судить и толковать о видах, имея горизонт со всех сторон стесненный и закрытый, о том, что представляется на открытой со всех сторон вершине. Взойдите на верх горы, очистите чувствия и узрите!

Ограниченны и односторонни эти философы со всей их начитанностью, остроумием, глубокомыслием. Они гоняются за частностями, которых есть миллиарды, тьмы тем, и дорожат ими, а великое целое для них, для некоторых, как будто не существует! Ко всем им можно применить басню Крылова «Любопытный».

Они трудятся усердно, находят иногда удачные объяснения, а потом все-таки приходят ко тьме, где ни зги Божией для них не видно (это выражение здесь кстати), но не сознаются, а оборачиваются спиной, начинают умничать и несут дичь, то есть непостижимость заменяют дичью, не только непонятной, но и бессмысленной, и должны бывают умолкнуть, если не имеют добросовестности повторить стихи вдохновенного поэта:

Я царь, я раб, я червь, я бог,

Но будучи я столь чудесен,

Отколь я произошел? Безвестен,

А сам собой я быть не мог.

Род человеческий трудится, ломает себе голову, напрягает все способности, проливает пот и кровь: ну что же он понял? По всем данным и по всем опытам видишь, дальше чего не может идти наука или разум: он может описать явления, найти связь между ними, аналогию, определить взаимное влияние, облегчить обозрение – только! Но и до этого еще далеко!

Сравните, сколько узнано, с тем, что узнавать остается. Да