бо явил есть им (Поелику то, что можно знать о Боге, явно для них, явлено им). Невидимая бо Его от создания мира, творенми помышляема, видима суть, и присносущная сила Его и Божество, во еже быти им безответным (та, что они безответны). Зане же разумевшее Бога, не яко Бога прославиша, или благодариша, но осуетишася помышлении своими, и омрачися неразумное их сердце. Глаголющееся быти мудри объюродеша. И измениша славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека, и птиц, и четвероног, и гад… И почтоша и послужиша твари паче Творца, иже есть благословен во веки. Аминь (Рим. 1, 19–25).

* * *

Если бы сатана помог этим философам убедить людей в их системе безбожия, то не счастье принесли бы они в дар роду человеческому, а гибель, даже временную гибель, хотя бы и не было вечной. В обществе произошел бы совершенный хаос и господство физической силы, какая была при его начале – господство животных страстей, которое, увы, и обнаруживается в некоторых явлениях нашего времени, общественных и частных.

IV

Наши философы, нигилисты и прогрессисты суть, большей частью, недоучившиеся студенты и озлобленные семинаристы, или дилетанты-самоучки. Со всеми науками, искусствами, теориями, системами, политикой и всякой премудростью, они познакомились как будто из телеграмм. И, не дождавшись почты, пустились судить и рядить вкось и вкривь о всех великих задачах человеческой жизни, о всех важнейших вопросах государственного управления.

Друзья мои! Подождать бы вам почты: может быть, принесла бы она вам основания, более твердые и прочные!

Студенты, о которых упомянул выше, учились чему-нибудь и как-нибудь, но не имев терпения, не доучились ни до чего, и вышли на свободу.

Семинаристы, стесненные по своим училищам, во всех движениях ума, сердца и воли, но с изощренной диалектикой, с искусством логического фехтования, кончив курс – срываются будто с цепи, по выражению профессора Перевощикова, и пускаются во вся тяжкая. Для них все равно: доказывать бытие Бога или отвергать, и они начали отвергать те или другие общепринятые истины, потому что статьи такого рода ценились на ту пору выше на журнальной бирже. У кого способности были побойчее, – ну и пошла писать губерния, парафразируя новые книжки, французские и немецкие, как Белинский парафразировал Пушкина и Гоголя, а Добролюбов – Островского, распространяясь на доставляемые ими темы, с бо礈льшим или меньшим талантом, с бо礈льшей или меньшей горечью и желчью, которые так пришлись по вкусу новому поколению.

Очень рад представить их верный портрет, начертанный мастерской кистью Герцена, законного и беспристрастного судьи о своем частью, – не будь тем помянут, – отродье.

Заносчивые юноши заслуживают изучения, потому что они выражают временной тип, очень определенно вышедший, очень часто повторявшийся, переходную форму болезни нашего развития из прежнего застоя.

Большей частью они не имели той выправки, которую дает воспитание, и той выдержки, которая приобретается научными занятиями. Они торопились в первом задоре освобождения сбросить с себя все каучуковые подушки, мешающие жестким столкновениям. Это затруднило все простейшие отношения с ними.

Снимая все, до последнего клочка, наши enfants terribles гордо являлись, как мать родила, а родила-то она их плохо, во все не простыми дебелыми парнями, а наследниками дурной и нездоровой жизни низких петербургских слоев. Вместо атлетических мышц и юной наготы обнаружились печальные следы наследственного худосочия, следы застарелых язв и разного рода колодок и ошейников. Из народа было мало выходцев между ними. Передняя, казарма, семинария, мелкопоместная господская усадьба, перегнувшись в противоположное, сохранились в крови и мозгу, не теряя отличительных черт своих. На это, сколько мне известно, не обращали должного внимания.

С одной стороны реакция против старого, узкого, да вившего мира, должна была бросить молодое поколение в антагонизм и всякое отрицание враждебной среды: тут нечего искать ни меры, ни справедливости. Напротив, тут делается на зло, тут делается в отместку. Вы лицемеры, мы будем циниками; вы были нравственные на словах, мы будем на словах злодеями; вы были учтивы с высшими и грубы с низшими, мы будем грубы со всеми; вы кланяе тесь не уважая, мы будем толкаться не извиняясь; у вас чувство достоинства было в одном приличии и внешней чести, мы за честь себе поставим попрание всех приличий и презрение всех points d'honneur'ов.

Но с другой стороны, эта, отрешенная от обыкновенных форм общежительства, личность была полна своих наследственных недугов и уродств. Сбрасывая с себя, как мы сказали, все покровы, самые отчаянные стали щеголять в костюме Гоголевского «Петуха», и притом не сохраняя позы Венеры Медицисской. Нагота не скрыла, а раскрыла, кто они. Она раскрыла, что их систематическая неотесанность, их грубая и дерзкая речь не имеет ничего общего с неоскорбительной и простодушной грубостью крестьянина, и очень много с приемами подъяческого круга, торгового прилавка и лакейской помещичьего дома. Народ их так же мало счел за своих, как славянофилов в мурмолках. Для него они остались чужим, низшим слоем враждебного стана, исхудалыми баричами, строкулистами без места, немцами из русских.

Для полной свободы надобно забыть свое освобождение, и то, из чего освободились, бросить привычки среды, из которой выросли. Пока этого не сделано, мы невольно узнаем переднюю, казарму, канцелярию, семинарию, по каждому их движению и по каждому слову.

Бить в рожу по первому возражению, если не кулаком, то ругательным словом, называть С. Миля ракальей, забывая всю службу его, – разве это не барская замашка, которая «старого Гаврилу за измятое жабо хлещет в ус да в рыло». Разве в этой и подобных выходках вы не узнаете квартального, исправника, станового, таскающего за седую бороду бурмистра? Разве в нахальной дерзости манер и ответов вы не ясно видите дерзость старинной офицерщины, и в людях, говорящих свысока и с пренебрежением офицерщины, и в людях, говорящих свысока и с пренебрежением о Шекспире и Пушкине, внучат Скалозуба, получивших воспитание в доме дедушки, хотевшего дать фельдфебеля в Вольтеры.

До сих пор Герцен. Слова его относятся к учителям, а учеников, слушателей, прихвостней, попугаев, никогда не оберешься, когда проповедуешь отрицание, сомнение, неудовольствие, когда становишься в оппозицию и предлагаешь протест, – и вот раздаются бесконечные отголоски по журналам и газетам разносятся миазмы по губерниям и уездам, чем дальше, тем злокачественнее. Пагубное поветрие распространяется и собирается Панургово стадо. Молодежь на распутиях заражается больше и больше нравственной оспой, скарлатиной, и даже холерой. Лекарей мало по призванию, или они боятся выступить на сцену, а если находятся какие незваные, то вгоняют болезнь внутрь, или увеличивают, усердствуя не по разуму.

А сколько есть опасностей для болезней этого рода, с