Откуда это все? Как оно произошло? Для чего? Надолго ли? Что такое жизнь? Что такое человек? Зачем он здесь? Что ему делать и как ему жить? Что такое смерть? Роковые эти вопросы нам присущи: от них нельзя уйти никуда, нельзя ни запереться, ни застраховаться; они не дают покоя мыслящему человеку и мучат его с первой минуты сознания; никогда позитивная философия, какие бы открытия ни сделала в отмежеванных себе границах, не заглушит их, не удовлетворит духовной жажды человека.

Ученые, отвлекаясь, увлекаясь и завлекаясь, могут иногда довольствоваться мнимой положительностью, и даже наслаждаться своими открытиями в ее пределах; иные, погружаясь в свои изыскания, тонут в их глубине (а наши в лужах, нет, – в помойных ямах Запада) до такой степени овладеваются ими, что лишаются способности поднять голову, посмотреть на небо и обозреть горизонт. Теряясь в частностях, они не могут уже возвыситься до общего; занимаясь мелкими дробями, тупеют для воображения миллиардных чисел и так тяжелеют, что не могут возвыситься до мысли о великой единице трехипостасной.

Впрочем, я не верю, чтобы мог существовать такой охлороформенный (обезчувственный) позитивист, к которому б никогда не попадали в голову роковые вопросы. Не верю я, чтобы никогда не обеспокоили они, не смутили самого выспреннего философа на высоте его умозрений и в глубине его исследований, вдруг представясь его уму и оставаясь безответными. Не может быть, чтобы какому-нибудь Дарвину, Лапласу или Гегелю, не становилось иногда жутко и чтобы дрожь не прибегала вдруг по его телу при подобном, невольном недоумении.

Это недоумение, эта дрожь должны увеличивать его беспокойство и смущение гораздо больше, чем обыкновенных смертных, соразмерно с высотой, глубиной и силой его ума.

Вот этими моментами духовных судорог, страшных, мучительных ощущений, способных сводит с ума и осуждается сама собой, уличается односторонность, близорукость, гордость той науки, которая непщует заключать в себе все искомое, присвояет себе бессменное диктаторство в управлении жизнью, отвергает, осуждает всякое другое искание, стремление, и между тем невольно сознается, что кроме видимого, осязаемого, ощущаемого, есть еще что-то высшее, о чем рассуждать отказывается, объявляя оное недоступным для ума, превыше его сил.

* * *

Как Литтре говорит, что вопрос о сущности и начале не подлежит позитивной философии, так Спенсер утверждает, что «сила», которую проявляет нам вселенная, совершенно неисповедима; и сам основатель позитивной философии, Огюст Конт, заключает, что «законы природы не могут дать ответа касательно собственного своего происхождения, условия случая бессильны что-либо сделать, следственно вселенная получила начало путем сверхъестественным». «Каким образом впервые развилась жизнь, это вопрос безотрадный», т. е. неразрешимый, сознается и Дарвин.

Религия и церковь принимают человека в свои объятия, отвечают на его вопросы, ободряют, укрепляют его на тернистом пути сей жизни. Зачем же вы, философы и естествоиспытатели, позитивисты, хотите мешать их благодатному действию, от которого сами, немощные, отказываетесь? Наслаждайтесь своими отрицаниями, если они вам так любы, но оставьте «малых сих», с здравым рассудком, без предвзятых идей, молиться и верить Сказавшему:

Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать во век; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную (Ин. 4,14).

Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить во век (Ин. 6, 51).

Вспомните еще страшное слово Спасителя: Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф. 18, 6).

В бессилии решить для себя роковые вопросы, если кто не может сказать: «Верую, Господи, помози моему неверию», то молись, по крайней мере: «Сомневаюсь, Господи, разреши мои сомнения».

* * *

Поэт[229] так выразил нравственное состояние нашего времени:

Не плоть, а дух растлился в наши дни.

И человек отчаянно тоскует;

Он к свету рвется из ночной тени,

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безветрием палим и иссушен.

Невыносимое он днесь выносит…

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры… но о ней не просит.

Не скажет век, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит перед замкнутой дверью:

«Впусти меня! Я верую, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!»

Он же, посылая книгу Нового Завета в подарок одной женщине, боровшейся с несчастием, говорит:

Но скудны все земные сил;

Рассвирепеет жизни зло —

И нам, как на краю могилы,

Вдруг станет страшно, тяжело.

Вот в эти-то часы, с любовью

О книге сей ты вспомни —

И всей душой, как к изголовью,

К ней припади – и отдохни.

Вот еще четыре трогательных его стиха:

Пускай страдальческую грудь

Волнуют страсти роковые, —

Душа готова, как Мария,

К ногам Христа навек прильнуть.

II

Найдены заведенные часы: нашедшие разбирают их пружины, колеса и стрелки исследовать, какая пружина приводит в движение то или другое колесо, которое прежде, которое после, через какие посредствующие части, какое направление принимают вследствие этого движения стрелки, чьей помощью указываются на циферблате секунды, минуты, часы, числа, месяцы.

Положим, что исследователи согласятся между собой, определят назначение и свойство составных частей и объяснят удовлетворительно весь механизм движения; положим, что они дойдут наконец до заключения, что должен существовать ключик, которым завелась машинка, и приведены в движение все части, – вообразят даже его как-нибудь… задачу свою исполнят они блистательно. Но разве тем дело кончится? Откуда взялся ключик? Кто заводит им часы?

Откуда взялись материалы, из которых часы сделать было можно? Кому нужно их движение? Для кого они указывают время? Вот в чем вопрос (That is the question)!

* * *

Сравним еще мозговой аппарат (снаряд) с фортепиано: клавиши, – предположим их безчисленное количество, – пусть соответствуют нашим внешним чувствам. Руки пробегают по клавишам, как предметы – продолжим сравнение – поражают зрение, слух. Клавиши потрясенные будут соответствовать ощущениям: они произведут в корпусе инструмента соответствующие звуки; точно как ощущения сообщаются мозгу и производят там известные движения. Но здесь и оканчивается сравнение!

Клавиши потрясены, сообщили движение, издали звук; глаз; ухо, вкус получили впечатление, сообщили его мозгу; мозговые рефлексы – это звуки, произведенные движением клавишей, а дальше что? Звуки себя не слышат, а