Для Оноре всё начинается… ровно в двенадцать; вернее – в двадцать четыре. Хотя лучше сказать, аккурат в полночь, в ноль часов, вместе с рождением очередных суток. В тот самый час, когда для остальных всё как раз заканчивается. Усталый люд уже вернулся домой – кто с работы, кто из театра или Оперы; а некоторые лишь сейчас покинули нутро ресторана. Уже подсчитаны деньги – доходы и расходы; а вслед за этим составлен план на завтра. Но большинство людей уже сладко спит, продолжая во сне кокетничать с понравившейся дамой или доедать отбивную, запивая её горячим консоме или доброй порцией анжуйского.

Всё как всегда: днём суета, ночью – тихий отдых. И так – весь Париж, беспощадный кукловод людских судеб. Ночь. Смолкли миллионы голосов и шумов. И только где-то на окраине Парижа слышен разухабистый хор: то местные лягушки-полуночницы радуются теплу и пахучей тине. Но этот хор никто не слышит, кроме, пожалуй, одного-единственного человека. Потому что именно в двенадцать часов ночи у него всё только начинается. Ведь с восьми до двенадцати, когда все готовились к ночи, Бальзак, подчиняясь внутренним часам, не соответствующим общечеловеческим, крепко спал. Эти четыре часа и есть его единственный настоящий отдых, предшествующий долгой изнурительной работе.

Но в двенадцать ночи Бальзак уже на ногах. Быстро умывшись, наскоро перекусив и выпив чашку крепчайшего кофе, он садится за письменный стол. Итак, действие начинается…

* * *

Если б в жизни Бальзака не было ночи, её стоило бы придумать. Хотя для французского романиста понятие «человек-сова» не вполне подходит. Он не был ни «совой», ни «жаворонком»: Бальзак являлся этаким птеродактилем суток. Доисторическим существом, относящим нас к тем далёким временам, когда, возможно, на планете не было ни дня, ни ночи. Оноре не признавал времён суток. Мир Бальзака – это письменный стол и любимые, вымышленные им же, герои. Это и было центром его Вселенной, вокруг которого крутились Солнце, звёзды и Время.

Судя по всему, такого понятия, как «ночь», для писателя не существовало вовсе. По крайней мере, в том понимании, какое имеет место быть для обычных людей. Ночь для Бальзака – это промежуток времени, когда он пребывал исключительно наедине с собой и своими мыслями; время, способное растянуться порой на целые сутки. «Ночь» – это абстракция, суть которой в некой отмашке для начала битвы своей мысли. Мысль порождала слова, слова – предложения; из последних складывались действия, а те, в свою очередь, выстраивали сюжет. Сколько на всё это уйдёт времени (от первого слова до сюжета), изначально предсказать было практически невозможно. Как невозможно предсказать исход боя, не говоря уж о времени, необходимом для решающего сражения.

Итак, всё складывается в логическую цепочку. Бальзак – полководец. На его столе – статуэтка Бонапарта. Он – Наполеон, Император Пера. Полночь – это время «Ч», начало очередной битвы.

Перед боем следует привести себя в порядок, в надлежащий вид. Идущие за него на смерть подчинённые должны гордиться своим военачальником. И в этот момент Бальзак… надевает рясу.

Кстати, почему в рясе? Удобно и тепло. Дрова во Франции всегда стоили дорого, а в модном шёлковом халате много не находишь…

Впрочем, Цвейг поёт рабочей одежде писателя чуть ли не оду:

«Многолетний опыт заставил его выбрать это одеяние, как самое подходящее для его работы. Он выбрал его, как воин свое оружие, как рудокоп свою кожаную одежду – согласно требованиям своей профессии. Писатель избрал для себя это белое длинное платье из теплого кашемира – зимой, из тонкого полотна – летом, ибо оно послушно подчиняется каждому его движению, оставляет шею свободной для дыхания; оно согревает и в то же время не давит, и, быть может, подобно монашеской рясе, напоминает ему, что он отправляет это служение во исполнение высшего обета и отрекшись, пока носит это платье, от реального мира и его соблазнов. Плетеный шнур (позднее – золотая цепь) опоясывает эту белую доминиканскую рясу, ниспадающую свободными складками. И подобно тому, как монах носит крест и нарамник – орудия молитвы, так писатель носит ножницы и нож для разрезания бумаги – свои рабочие принадлежности»{234}.

Не удивлюсь, что мудрый Роден, ваяя скульптуру Бальзака, отдавал должное… и рясе.

Поле сражения – кабинет писателя. Каждый раз это поле одно и то же. Но только с виду. На самом деле сражение происходит в разных ипостасях – в зависимости от того, над чем работал Мастер. В любом случае для него самого поле боя никогда не бывало одинаковым.

Уже проведена «рекогносцировка», подготовлены укрепления и расставлены боевые порядки. В кабинете зашторены окна, на столе в канделябре стоят зажжённые свечи. Перед глазами – молчаливый Маршал, письменный стол: старый израненный вояка, прошедший с Императором огонь и воду. С ним он не расставался даже в самые трудные периоды своей жизни. Этот преданный храбрец знает об Императоре всё, а потому пользуется особым доверием. В минуты усталости именно на его грудь полководец кладёт свою отяжелевшую голову. Император любит своего Маршала больше, чем любую из женщин: «Он видел мою нищету, он знает обо всех моих планах, он прислушивался к моим помыслам, моя рука почти насиловала его, когда я писал на нем». Была ещё одна причина быть преданным командиру: однажды во время пожара тот вынес почти бездыханное тело подчинённого на собственной спине. Такое не забывается.

«Мысли сами брызжут у меня из черепа, как струи фонтана. Это абсолютно бессознательный процесс».

Команда – и…

На левом фланге появляются стопы бумажных листов. Это гвардейцы. Они все одинакового роста, гладко выбриты, в светлых, с голубоватым отливом, мундирах. Им предстоит принять первый удар. Самая страшная участь ждёт идущих в авангарде – шальной удар шрапнели, и, измазанные чернилами, они летят в тартарары – в мусорную корзину. В центре руководит боем бравый Полковник, письменный прибор. Перед схваткой он всегда при параде – в малахитовом мундире и до блеска начищенных бронзовых эполетах. Под его командой батарея писчих перьев (именно им для разгрома неприступной крепости предстоит наносить главные удары); рядом – несколько обозов с горючим. Это чернильные пузырьки. Без них никуда; горючее – кровь войны.

В глубине правого фланга – почти невидимый запасной полк. Записная книжка. В ней то, что недостаёт в разгар боя: приготовленные Императором загодя ударные батальоны, способные на плечах наступающих принести желанную победу. Батальоны запасного полка – истинные триумфаторы, пожинатели успеха. Далеко в стороне – подразделения, необходимые для обеспечения нужд тыла: ножницы, перочинный нож, клей, перочистка…