И однажды он добивается-таки желаемого, составив некий план своей дальнейшей литературной деятельности. Решено, он будет писать – да-да! – настоящую эпопею человеческих судеб, которую следует назвать не иначе как «Человеческой комедией». Всё просто: в пику дантовой. Ведь если существует «Божественная комедия», то почему бы по аналогии с ней не создать комедию «человеческую»?

Своими планами по созданию грандиозной «Человеческой комедии» Оноре подробно делится в письме Ганской (от 26 октября 1834 года):

«Я полагаю, что в 1838 году три части этого гигантского творения будут если не завершены, то по крайней мере возведены в виде ярусов, возвышающихся друг над другом, и уже можно будет судить о нем в целом.

В “Этюдах о нравах” будут изображены все социальные явления, так что ни одна жизненная ситуация, ни одна физиономия, ни один характер, мужской или женский, ни один жизненный уклад, ни одна профессия, ни один слой общества, ни одна французская провинция – ничто из того, что относится к детству, старости, зрелости, к политике, правосудию и войне, не будет позабыто.

Когда всё это будет осуществлено – история человеческого сердца прослежена шаг за шагом, история общества всесторонне описана, – тогда фундамент произведения будет готов. Здесь не найдут себе места вымышленные факты. Я стану описывать лишь то, что происходит всюду.

Тогда последует второй ярус – “Философские этюды”, ибо после следствий надо показать их причины. В “Этюдах о нравах” я опишу игру чувств и течение жизни. В “Философских этюдах” объясню, откуда возникают чувства, что такое жизнь. Каковы обстоятельства, условия, вне которых не могут существовать ни общество, ни человек. И после того как я обозрю общество, чтобы его описать, я займусь его обозрением, чтобы вынести ему приговор. Таким образом, в “Этюдах о нравах” заключены типизированные индивидуальности, в “Философских этюдах” – индивидуализированные типы. Позднее, после следствий и причин, должно быть определено начало вещей. Нравы – это спектакль, причины – это кулисы и механизм сцены. Начало – это автор. Но по мере того как произведение достигает высот мысли, оно, словно спираль, сжимается и уплотняется. Если для “Этюдов о нравах” потребуется двадцать четыре тома, то для “Аналитических этюдов” – лишь девять. Таким образом, человек, общество, человечество будут описаны без повторений, рассмотрены и подвергнуты суждению в произведении, которое явится чем-то вроде “Тысячи и одной ночи” Запада.

Когда все будет окончено… последние удары кисти сделаны, тогда выяснится, был ли я прав или ошибался. После того как я покончу с поэтическим воссозданием целой системы жизни, я займусь ее научным описанием в “Опыте о силах человеческих”. И этот дворец я, веселое и простодушное дитя, украшу огромной арабеской из “Ста озорных рассказов”!..

Вот произведение, вот бездна, вот кратер, вот предмет, который я хочу воплотить!»{231}

Невероятная по своей стратегической смелости цель, которую Бальзак поставит перед собой, придаст ему огромную силу самоуверенности. Отныне он прекрасно знает, что делать, как делать и в какую сторону двигаться. Метания закончились.

В одном из своих писем Оноре выведет следующие строки: «Я стану повелителем духовной жизни Европы! Еще два года терпения и труда – и я перешагну через головы всех, кто хотел связать мне руки и помешать моему восхождению. Я изведал преследования и несправедливость, и воля моя стала тверже меди»{232}.

Как всегда, оставалось последнее: пахать как вол.

* * *

С появлением почти невероятной мысли по созданию гигантской и всеобъемлющей «Человеческой комедии» Бальзак-мистик (а с ним и Бальзак-фантаст) постепенно исчезает, уступая место совсем другому Бальзаку. Отныне и до самой смерти место великого Мастера будет занимать только один Бальзак: Бальзак-реалист. Тот самый, который поставит своей целью стать скульптором человеческих душ. И эта цель, как он считал, должна быть достигнута любой ценой!

С. Цвейг: «До нас дошло грандиозное количество писаний о Бальзаке того времени – забавных, злобных, уничижительных, шутливых и ядовитых, и все они даны с ограниченной и неверной точки зрения парижского света и журналистских кругов. Бальзак в голубом фраке с чеканными золотыми пуговицами и с драгоценной тростью, Бальзак в шлепанцах, Бальзак в тильбюри с грумом и лакеем, Бальзак-фланер, который читает все вывески подряд в поисках подходящего имени для своего героя, Бальзак-коллекционер, перерывающий лавки старьевщиков в надежде отыскать Рембрандта за семь франков и чашу работы Бенвенуто Челлини за двенадцать су, Бальзак – кошмар издателей, демон наборщиков, которые часами, как каторжники, трудятся над каждой страницей его рукописи, Бальзак – лжец, хвастун, мистификатор, проповедующий целомудрие как единственное предварительное условие творчества и меняющий женщин куда чаще, чем сорочки, Бальзак-обжора, который в один присест проглатывает сотню устриц и вдобавок еще бифштекс и жареного гуся, Бальзак, рассказывающий о миллионах, которые принесут ему его рудники, его сады, его гениальные сделки, и вынужденный неделями скрываться под чужим именем, ибо он не в состоянии оплатить счет в тысячу франков»{233}.

Но каков же он, настоящий Бальзак?

Быть может, это удачливый мот? Или самоуверенный денди, дни и ночи напролёт проводящий в окружении таких же легковесных повес и куртизанок? Или вечно мчащийся неведомо куда в поисках тайн собственных мыслей странный чудак, от которого шарахаются даже видавшие виды клошары?.. За какой маской он спрятался?

Забудем о масках! Оноре де Бальзак прежде всего труженик. И не зря Андре Моруа сравнивал романиста с мифическим Прометеем, который, сгорая сам, светил другим. Свет Бальзака – это семьдесят четыре полноценных романа, завоевавших сердца благодарных читателей. Как и Прометей, Бальзак – вечный каторжник, вынужденный в течение двадцати с лишним лет вкалывать как вол. И в этом, как оказалось, и было его основное призвание.

Гениальный человек всегда кажется его современникам довольно странным. Что, в общем-то, вполне понятно: необычные люди, как правило, не от мира сего, отсюда и гениальность. Оттого и насмешки, зависть и даже ненависть – весь тот «букет», который никогда не коснётся серой посредственности. Спасибо и за это: за тихую зависть и желание походить хоть чем-то на того, кого ненавидишь.

Впрочем, самому Оноре на подобные размышления не оставалось свободной минутки. Да что там – даже секунды! Ведь время – самый ценный то ли союзник, то ли безжалостный враг. Потому что у Бальзака, как всегда, всё вверх тормашками, не как у всех. Ибо в копошащемся людском муравейнике есть некто, кто, оказывается, живёт совсем по иным правилам, принципам и даже расписанию, принятым в