1 сентября Сталин сделал официальный выговор Жданову и Ворошилову. В послании Ставки Ленинградскому командованию он указывал, что при защите подступов к Ленинграду выявились ошибки в организации и отсутствие твердости, он требовал принятия более активных мер для обороны города[120].

Вероятно, этот выговор явился первым результатом вмешательства Маленкова и Молотова. Может быть, он был вызван беспомощной попыткой ленинградского командования скрыть правду: Ленинград не спешил сообщать в Москву о потере Мги, возможно, надеясь вернуть Мгу и выправить положение. Но и эта надежда, как многие другие, оказалась напрасной.

Разбитой 48-й армии Ленинградское командование приказало взять Мгу любой ценой. Бросили в бой 1-ю дивизию войск НКВД, отозванную с Карельского фронта. Успеха никакого. Немцы удерживали Мгу и не собирались ее отдавать.

Стали накапливаться факты, говорившие не в пользу Ворошилова и Жданова. Во-первых, они «специалисты по отступлению». Во-вторых, создали комитет обороны; Сталину, видимо, казалось, что они этот комитет придумали специально, чтобы оставить город. Мероприятия, связанные с подготовкой к уличным боям, также вызывали у него подозрения.

Теперь их застигли на месте преступления – они скрыли ужасное поражение.

Если бы Ленинград сдали, Маленков и Молотов без труда представили бы факты, говорящие о полной виновности Жданова и Ворошилова.

С точки зрения хунты, в которую входили Маленков и Молотов, падение Ленинграда имело один положительный аспект – навсегда устранило бы опасного и талантливого соперника в борьбе за политическую власть в Кремле.

Нельзя было сказать, что у Жданова совсем не было союзников в Москве. 2 сентября в газете «Известия» было опубликовано красноречивое утверждение, что Ленинград и ленинградцы отстоят свою честь и выполнят свой великий долг, что они разобьют и прогонят из города немцев. Подписано было – Н. Петров, однако автором являлся советский президент, почтенный М.И. Калинин, сам в прошлом ленинградец. Но в смысле власти и умения интриговать Калинин никак не был ровней противникам Жданова. Беспощадная борьба велась с нацистами на фронте… За кулисами – еще более беспощадная борьба.

Кузнецов не поехал в Москву вместе с другими членами Государственного комитета обороны, задержали военно-морские дела, и лишь 12 сентября он вылетел в Москву. Была гроза, самолет бросало из стороны в сторону, летели низко над бурными волнами Ладожского озера.

А на следующий день его вызвали в Кремль в необычное время – в полдень. Как правило, никогда не вызывали до вечера. Днем Сталин работал в своем кабинете в Кремле, а ночью, когда могли быть воздушные налеты, переходил часто работать в помещение рядом с кремлевским бомбоубежищем. Кузнецов чувствовал, что лишь срочное дело могло быть причиной вызова в середине дня. Он оказался прав.

Сталин открыл совещание и внезапно сообщил Кузнецову, что во главе ленинградского командования поставлен генерал Георгий Жуков. Решение принято накануне ночью[121], Жуков уже в Ленинграде или на пути туда.

Но Сталин не сказал – или об этом не сообщает Кузнецов, – что после еще одного шумного выговора, который объявила Москва Ленинграду, Ворошилов был снят.

Ленинград снова попался на месте преступления.

Немцы пробились в Шлиссельбург, крепость на Неве, и 8 сентября сомкнули кольцо вокруг Ленинграда. Но об этом факте ленинградское командование не сообщило, так же как и о потере Мги. О потере Шлиссельбурга оно не сообщило ни 8, ни 9 сентября. И Москва узнала 9 сентября об этой потере из другого источника: из официального немецкого сообщения.

Сталин потребовал объяснений.

Но объяснения вряд ли могли его удовлетворить. 11 сентября Ворошилов и Жданов сообщили в Кремль, что в течение двух месяцев пытались создать ударную группу, чтобы перехватить у немцев инициативу, но, как только войска были получены, их пришлось бросить в образовавшуюся брешь; в связи с этим попытки организовать мощное контрнаступление и отбросить назад немцев, прорвавших советскую оборону возле Мги и Шлиссельбурга, потерпели неудачу.

Это лишь подтвердило уверенность Сталина в том, что причиной ленинградской катастрофы была «пассивность» Ворошилова. Он распорядился Ворошилова снять и на его место отправить Жукова[122].

Очевидно, Сталин в беседе с адмиралом Кузнецовым в детали не вдавался. Очевидно, и Кузнецов не говорил Сталину о странном происшествии, которое случилось, когда он сидел в кабинете адмирала И.С. Исакова в Смольном 30 августа, ожидая возвращения адмирала с заседания Военного совета. Зазвонил телефон – не военный, а обычный городской. Кузнецов ответил и услышал молодой девичий голос, в отчаянии сообщавший: «В районе Ивановского немцы подошли к Неве!»

Это была новость совершенно неожиданная. Адмирал Кузнецов сообщил ее генералу Попову, ленинградскому командующему, который склонен был считать новость продуктом фантазии или паники. К несчастью, ни то ни другое. Немцы прорвались к Неве и пробыли там до 1943 года.

Но в беседе между Сталиным и Кузнецовым о таких вещах не говорилось.

Сталин нервно ходил по кабинету, наконец сел на черный кожаный диван. Он забросал вопросами Кузнецова. Сколько осталось в Балтийском флоте кораблей? Где они? Играют они какую-нибудь роль в битве за Ленинград? Называл он город чаще всего не Ленинградом, а старым знакомым словом – Питер.

Кузнецов хотел перейти к разговору о более широких проблемах флота, но Сталин о них не хотел слышать. На стене висела карта, небольшая, где обозначены были пути движения немцев, они приближались к Ленинграду, и Сталин наконец подошел к вопросу, ради которого он вызвал Кузнецова. «Обстановка в Ленинграде исключительно серьезная, – сказал он, – возможно, город придется оставить».

И затем, попросив Кузнецова снова перечислить номера и классы военных кораблей Балтийского флота, он вдруг резко заявил:

«Ни один корабль не должен попасть в руки врага. Ни один». И при этом добавил, что за невыполнение приказа виновные будут «строго наказаны». В устах Сталина этот термин означал одно – расстрел.

«Я понял, что не время обсуждать этот вопрос», – вспоминал Кузнецов позже. Он лишь ждал дальнейших указаний. А указания были просты: составить и разослать командирам всех кораблей инструкции о подготовке к затоплению.

Но к своему удивлению и, конечно, к удивлению Сталина, Кузнецов неожиданно возразил: «Не могу дать такую телеграмму».

Сталин поинтересовался, почему Кузнецов вспомнил вдруг, что флот под операционным контролем Ленинградского фронта, и объяснил, что для таких приказов требуется подпись Сталина, руководителя Ставки.

Кузнецову не совсем было ясно, почему Сталин хочет, чтобы приказ был подписан наркомом Военно-морского флота, впечатление было такое, что на него пытаются переложить вину.

Затем Сталин велел ему идти к маршалу Шапошникову, начальнику штаба, и распорядиться, чтобы подготовили телеграммы с двумя подписями – Шапошникова