Но и Шапошников отнюдь не стремился быть автором такого приказа. «Это касается только флота, – сказал он, – я свою подпись не буду ставить».

Кузнецов тогда сообщил ему, что так велел Сталин, и все же Шапошников продолжал упорствовать. Наконец оба решили составить эту телеграмму и послать на подпись Сталину. Сталин хотя и согласился, но приказ отправил не сразу, впрочем, в конце концов все-таки отправил.

Через год Кузнецов имел повод похвалить себя за дальновидность. Начальник НКВД Берия послал донесение Сталину, что командующий Балтийским флотом Трибуц, поддавшись панике, отдал «преждевременные приказы» о подготовке флота к потоплению. Копия этого донесения направлялась Кузнецову.

«Я моментально им напомнил, какая была обстановка, и снял вину с командования флота», – вспоминал потом Кузнецов.

Итак, странное нежелание Сталина подписать приказ, донесение НКВД, явная убежденность Сталина в том, что сдача Ленинграда, видимо, плод безрассудных политических махинаций вокруг этого города[123].

Сталин явно считал сдачу Ленинграда неизбежной. Вполне возможно, что это советовали ему Молотов и Маленков, сопровождая совет замечаниями о том, что Жданов и Ворошилов не сумели как следует организовать защиту Ленинграда, о невозможности его решительно отстоять, о необходимости использовать все средства для защиты Москвы.

Да, Жданов был вынужден бороться – за собственное место в политической жизни и буквально за свою жизнь и за жизнь города, с которым связала его судьба.

Да и Сталин, должно быть, чувствовал, что борется за место в политической жизни. 4 сентября он направил послание премьер-министру Уинстону Черчиллю, изложенное в самых мрачных тонах: «Мы потеряли больше половины Украины, и, кроме этого, враг у ворот Ленинграда».

Он просил Англию немедленно создать второй фронт, чтобы отвлечь 30–40 германских дивизий, и «к 1 октября прислать 30 000 тонн алюминия, 400 самолетов и 500 танков».

Альтернатива состояла в том, что «СССР или потерпит поражение, или до такой степени ослабеет, что надолго утратит всякую способность оказывать помощь союзникам своим участием в боевых операциях».

Черчиллю казалось, что и в послании, и в том, как советский посол Майский это послание представлял, улавливается намек: СССР может предложить Германии заключение сепаратного мирного договора[124].

11 дней спустя Сталин просил, чтобы Англия высадила 25–30 дивизий в Архангельске или направила их через Иран. 12 сентября Черчилль заявил, что, если России придется отдать Ленинград или уничтожить Балтийский флот, англичане частично компенсируют России потерю кораблей. На это Сталин ответил, что, если это произойдет, он после войны предъявит счет немцам.

И при всем этом Сталин собирался отдать Ленинград? Безусловно, отвечает Кузнецов, не хотел отдать, а слишком хорошо понимал, что эта потеря вполне возможна. Иначе, утверждает Кузнецов, Сталин никогда бы не приказал готовиться к потоплению флота.

Меры, последовавшие за сентябрьским кризисом: выговор Жданову и Ворошилову, отстранение Ворошилова от командования, направление в Ленинград Жукова, приказ Сталина готовиться к оставлению города, – все это предполагает политический компромисс. Вину за состояние города возложили на Ворошилова и Жданова, но главным образом на Ворошилова. Его сняли, взвалили вину за военные неудачи, а Жданову дали последнюю возможность: с помощью маршала Жукова спасти город, если сможет. Условия были суровы: спасать надо незамедлительно, поскольку теперь все усилия сосредоточиваются на том, чтобы остановить наступление немцев на Москву. Может быть, потому Жданову и Жукову рекомендовали держаться, что длительная оборона Ленинграда отвлекала бы германские войска от Москвы. Но было также ясно, что, если Жданов и Жуков очень быстро не изменят ситуацию, Сталин готов, если надо, пожертвовать Ленинградом, чтобы спасти Москву. И если действительно падет Ленинград, вся вина за это ляжет на Жданова, партийного руководителя, а не на маршала Жукова, лишь военного исполнителя, назначенного туда в последний момент. Да, действительно, вполне возможно, что в Кремле и расчеты, и приказы предусматривали, что Жданову придется вести повсеместные уличные бои. Колыбель революции, Смольный… Здесь наступит финал карьеры Жданова.

Самоубийственная война за кулисами событий была почти в той же мере испытанием стойкости и морального духа сражающихся в Ленинграде командиров, армейских и морских.

В тот момент, когда они прилагали все силы, чтобы спасти город от фашистов, пришел внезапно приказ прежде всего подорвать крупные корабли и все военно-морские склады и военные укрепления Ленинграда. Горечь, с которой восприняли приказ военные командиры, не изгладилась с годами, у многих он вызвал вечную, неизменную ненависть к Москве и Сталину. Они убедились, что в самый критический момент он мог их предать.

С этих пор отношение ленинградцев к Жданову стало меняться, хотя мало кто знал об этих деталях высокой политики. До этих критических дней город и его население чуждались энергичного сухого человека, поглощенного своими целями, честолюбивыми замыслами. А теперь он все больше становился для оторванных от мира ленинградцев символом их отчаянной битвы. Неделю за неделей, месяц за месяцем образ Жданова переходил из одного района в другой, из кабинета в кабинет, с улицы на улицу.

Это достигло такого размаха, стало настолько повсеместным, что года через два люди, приезжавшие в Ленинград, не верили своим глазам. Почти не было видно портретов Сталина, разве что в некоторых официальных учреждениях, да и то не всегда. И повсюду со стен глядел Жданов. Это ленинградцы решили, что Сталин для них вовсе не друг. Жданов тоже не был другом, но хотя бы он делил с этим городом его испытания, его отчаяние. И поэтому стал для него своим.

Глава III

Ленинград в блокаде

С каждым шагом тяжелеют ноги.

Но про отдых

Лучше позабудь:

Может, мертвый на краю дороги

Сел вначале тоже отдохнуть.

Кольцо сомкнулось

Мга – маленькая железнодорожная станция, которой нет ни на русских, ни на немецких оперативных картах. Никто не планировал там сражений. Фактически ее захват – неожиданный, мелкий, случайный эпизод, но с далекоидущими последствиями.

Захватив ее, нацисты ликвидировали железнодорожную связь между Ленинградом и остальной территорией страны – Большой землей, как тогда стали называть, а также перерезали все шоссейные дороги.

Первый признак опасности на этом направлении возник тогда, когда, потерпев поражение, 48-я армия, защищавшая главную железнодорожную линию Москва – Ленинград в районе Ушаки и Тосно, примерно в 56 километрах юго-восточнее Ленинграда, стала разваливаться под ударами нацистских танков. Разгромленные полки 48-й армии не отступили на север к Ленинграду, а подались на восток, оставив просвет в обороне, которым немцы немедленно воспользовались.

Ленинградское командование, прижатое к стенке, пыталось в десятках важнейших пунктов остановить