Когда готовились первые два эшелона, у директора Орбели было 50 тонн стружки и 3 тонны ваты для упаковки грузов, но, когда готовили третий эшелон, не было ничего, кроме дерева для ящиков. К августу упаковали 350 ящиков и приступили уже к следующему, когда пришел приказ прекратить работу. По-видимому, немцы захватили Мгу, маленькую станцию на последней железной дороге, которая еще связывала Ленинград с остальной Россией. Возможно, скоро ее отвоюют назад, а пока – подождать с упаковкой. Какое-то время ящики стояли в главном вестибюле Эрмитажа. А снаружи липы уже начали желтеть, хотя листья еще не осыпались. Какие солнечные дни! Тепло, как в середине лета, а ночи спокойные, ясные, лунные.

Будет ли оставлен город?

Незадолго до захвата Мги в Ленинград прибыл адмирал Кузнецов. Точной даты отъезда из Москвы в его воспоминаниях нет, должно быть, это произошло 27 августа, а приехал он в Ленинград 28 августа.

Кузнецов пишет, что сначала собирался отправиться несколько раньше, но «в конце августа меня вызывал Сталин то по одному вопросу, то по другому». Наконец его направили в Ленинград вместе с «ответственными представителями Ставки». Все они входили в специальную комиссию, созданную Центральным комитетом партии и Государственным комитетом обороны. Нигде в своих обширных мемуарах Кузнецов не называет этих ответственных представителей, упоминает лишь одно имя – маршала Воронова, уехавшего почти на неделю раньше.

И это не случайно. Дело в том, что «ответственные представители» – это два члена Государственного комитета обороны: Вячеслав Молотов и Георгий Маленков.

В комиссию также входили: заместитель председателя Государственного комитета по эвакуации А.Н. Косыгин (который впоследствии станет председателем Совета Министров СССР); генерал П.Ф. Жигарев, главнокомандующий Военно-воздушными силами; Воронов и Кузнецов. Фактически Ворошилов и Жданов были тоже членами комиссии[117].

Перед комиссией была поставлена задача – «дать оценку сложному положению и на месте оказать помощь военному командованию, городским и районным партийным организациям». Ее облекли огромными полномочиями, предоставив возможность решать вопросы по своему усмотрению. Она явно брала бразды правления в свои руки, от ее решения зависела теперь судьба Ленинграда, особенно в вопросе о том, оставлять город или не оставлять.

Кузнецов не сразу прилетел в Ленинград, а сначала со своей группой полетел в Череповец, где им предоставили специальный поезд. Уже сам этот маршрут выдавал беспокойство, которое, очевидно, испытывали в Москве по поводу ситуации в Ленинграде; Череповец примерно в 300 километрах к востоку от Ленинграда, железнодорожный узел на юго-западной линии Ленинград – Вологда, а не на прямой железнодорожной линии Ленинград – Москва.

Ответственная группа была помещена в специальный поезд на захолустной станции Череповец и направилась к западу через Тихвин и Волхов, добравшись наконец до маленькой станции Мга, примерно в 40 километрах юго-восточнее Ленинграда. Там, по причинам для Кузнецова не вполне понятным, дали красный семафор, запрещая дальнейшее продвижение. Заканчивался воздушный налет, ясно слышался гул моторов удаляющихся немецких бомбардировщиков; били зенитные орудия, можно было различить звуки взрывов, недалеко от станции вспыхивали пожары.

Ждать рассвета не стоило, считал Кузнецов, но что делать? Несколько бомб упало на железнодорожные пути, поезд не мог идти дальше. Ответственные лица сошли с поезда, прошли по путям, сели в междугородный трамвай и вскоре встретили бронепоезд, который Ворошилов предусмотрительно прислал в Мгу, чтобы подобрать запыленных, измятых членов Государственного комитета обороны.

Вряд ли Молотов и Маленков прибыли в Ленинград с верой в прочность его военного положения.

Как отмечал Кузнецов, «в условиях войны порой встречаешься с непредвиденными обстоятельствами. Но положение, в котором оказались представители Ставки, говорит о недостаточности информации и контроля даже тогда, когда это было очень важно».

Но ни Молотов, ни Маленков не знали до самого приезда в Ленинград, что бомбардировка Мги, которую они наблюдали, была лишь прелюдией к нацистской атаке на станцию, которая 30 августа перережет последнюю железнодорожную связь – Северную железную дорогу – между Ленинградом и остальной частью России.

Члены комиссии находились в Ленинграде 10 дней. Советские источники не дают ясного представления о принятых ими решениях. Не опубликована запись бесед между Маленковым, Молотовым и Ждановым. Невозможно отыскать в каких-либо воспоминаниях, рассказах фронтовых офицеров или работах историков упоминание о том, что Маленков или Молотов побывали на одном из сражающихся фронтов за время своего пребывания в Ленинграде. Кузнецов дает понять, что он был полностью поглощен делами на флоте и не участвовал в обсуждениях.

Известно, что маршал Жигарев помог улучшить недостаточную воздушную оборону (предстояли варварские бомбардировки немецкой авиации, но пока еще город не бомбили). Воронов помог наладить противотанковую оборону. Адмирал Кузнецов, член комиссии, ведавший военно-морскими делами, занимался вопросом артиллерийской поддержки Ленинградского фронта частями Балтийского флота. Оказывалась помощь в создании плана внутренней обороны города. Снова были обстоятельно рассмотрены детали. Оборонительная линия должна была проходить от Финского залива и Предпортовой станции вдоль путей Октябрьской железной дороги через деревню Рыбацкое к заводу Уткина, совхозу Кудрово, к Ржевке и по линии Удельное – Коломяги – Старая Деревня. Если бы немцы прорвались в город, они бы встретили там 26 стрелковых дивизий и 6 танковых батальонов с вооружением, составлявшим 1205 орудий, по 20 орудий на каждый километр фронта.

Много внимания уделялось проблеме эвакуации населения, заводов, научных учреждений и улучшению положения с продовольствием в Ленинграде, хотя к этому времени были перерезаны все железнодорожные пути.

В это время по распоряжению Ворошилова в Смольный вызвали Пантелеева. Проводилось большое совещание, в комнате было полно народу, преимущественно военные, но и гражданских было много, присутствовали и женщины. Ворошилов сидел возле стены у длинного стола, покрытого темной скатертью. Он казался усталым, печальным и обескураженным, говорил тихо, кротко, совсем не так, как всегда. Окна были затемнены, и комната выглядела унылой, мрачной.

Из тех, кто сидел в комнате возле Ворошилова, Пантелеев, по-видимому, никого не узнал; присутствовало много официальных лиц высокого ранга, но Пантелеев никого из них не называет. Находились ли тут члены Государственного комитета обороны?

Совещание было сплошным перечислением неудач, говорили о людях, отказавшихся эвакуироваться, о людях (особенно детях), эвакуированных в те места, где шло немецкое наступление, о специальных поездах, застрявших без движения в опасных районах и подвергающихся воздушным налетам фашистов, о детях, отосланных за тысячи километров на восток, о судьбе которых родителям ни слова не сообщают.

Вновь и вновь кто-нибудь повторял: «Кто же мог подумать, что враг будет так близко от Ленинграда?»

Ворошилов твердо потребовал ответа, почему приказ правительства об эвакуации не выполнен.

И совещание вскоре закончилось, у Пантелеева осталось чувство уныния. На