— А я вспомнила, что её нет, в начале лета. Откуда она у тебя?

У Зорича отлегло от сердца.

— Я нашёл её у тела убитого Зотова.

Она ошеломлённо выговорила, побледнев:

— Да ладно, быть того не может!

Евгений, сев рядом, взял её руки в свои:

— Послушай меня, вспомни, где ты могла её оставить.

Она посмотрела на него сердито и отняла руки:

— Ты же знаешь меня, я никогда не была растяпой! Я надела её в последний раз на рождественский бал у губернатора. Я помню даже, что, снимая её, уколола палец. А когда я обнаружила её пропажу, я не стала раздувать скандал, даже зная, что это очень дорогая вещь. Я не хотела портить отношений с близкими людьми, выказывая им свои подозрения. Вот и всё.

— Дорогая, до времени никогда и никому не говори о броши. Забудь её на время. Люди, которые пошли на убийство Зотова, разом избавятся от тебя, и я не смогу помочь тебе. Договорились?

— Да, конечно.

Диана пожала плечами.

— Ты же знаешь, я не трусиха, но это настораживает меня. Брошь подкинули, это ясно. Но кто хочет связать меня с убийством Зотова?

— Диана, дорогая, в комнате, где его убили, пахло твоими духами. Там были две женщины.

— И что? — Она подняла глаза. — Духи дорогие, редкие, но бывает, что вкусы совпадают, но никто из моих знакомых не пользуется такими. Я предложила их Кларе, ты её знаешь, жена губернатора, но они не подошли ей. Да, я ещё как-то надушила ими Гертруду, но она сказала, что они слишком слабенькие и не перекрывают запах её любимого вина.

Оба рассмеялись дружно.

— А теперь, мой милый, мне пора уходить. Я не хочу тебя компрометировать, не хочу, чтобы меня застали в доме в такой час. Ведь я узнала, что прислуга не живёт здесь, а приходит с утра. Ты извини меня, дорогой, — она мило улыбнулась, — пришлось навести справки, прежде чем решиться на визит к тебе.

Есаул рассмеялся раскатисто и поцеловал её пальчики.

— Ты не беспокойся, я доберусь до своего дома без проблем — на перекрёстке меня ждёт авто, я предупредила шофёра, что могу задержаться надолго, и я ему хорошо заплатила авансом.

Зорич не смог удержаться от смеха, а она, собравшись, прижалась к нему и, поцеловав, сказала, прощаясь:

— Меня не провожай даже до калитки, сам знаешь, как злы языки. До встречи, мой милый! — и вышла из дома.

На требование Корфа «срочно ко мне, срочно» Евгений Иванович обронил коротко «иду», положив трубку телефона, встал из-за стола и, одёргивая на ходу китель, пошёл к двери. О чём это он — «бросай все дела»?

В кабинете спиной к есаулу сидел на стуле перед столом Корфа плотный, в коричневой куртке и таком же картузе, широко расставив ноги в сапогах с лакированными голенищами-бутылками, человек, никак не отреагировавший на приход Евгения Ивановича. Даже головы не повернул. До есаула донеслись последние слова Корфа: «…никуда. Дело срочное». Человек встал, неловко откланялся головой на толстой шее и, покосившись на есаула, широко зашагал к выходу. Зорич успел разглядеть раскосые восточные глаза, нос пуговкой и клин иссиня-чёрных волос из-под козырька картуза. На его вопросительный взгляд Корф, бросив коротко: «Наш человек», протянул из-за стола, развернув, газету со словами: «Садись, читай!» — и нервно забарабанил пальцами по зелёному сукну стола. В нижнем углу, рядом с фото человека в офицерском обмундировании, подчёркнутое красным карандашом: «Прошло немало времени, а дело, о котором, с задержкой после случившегося, писалось очень скупо, как стало известно из проверенных источников нашему корреспонденту, „надёжно" застряло в категории расследования, и не потому, что загвоздка в огромном количестве версий, а дело в персонах, которые причастны к этому. Тут и какая-то таинственная столичная дама, коммерческие дела которой в приморском городе старательно оберегают власти города, и знаменитость местная, грабитель Астафьев, до которого руки не дотягиваются у здешних сыскных специалистов, должно быть, в силу личных знакомств и общих интересов».

Последнюю фразу Евгений Иванович прочитал вслух и обратил удивлённый взгляд на Корфа.

— Да, да… Давай сюда эту мерзость, — грубовато ответил Корф и протянул руку.

Есаул вспыхнул было, но сдержавшись, бросил газету на стол перед Корфом, который потёр виски пальцами и повинился:

— Извини меня, Евгений Иванович, был я у Загоскина, а тот — у головы. Там собрались и Рябовские, и от нас — Жлуктов. Пожалел я тебя как бы, — невесело засмеялся Исидор Игнатьевич, — не дал дочитать всё, а там самая гнусность на обороте прописана. Все мы там. Спасибо, хоть не пофамильно. Чёрт бы их всех!» — выругался самым страшным из личного арсенала добряк Корф.

Молчали недолго.

— Евгений Иванович, — начал Корф, — а теперь садись поближе, слушай внимательно, запоминай — наши дела посерьёзнее будут.

К вокзальной площади, пыльной, обсаженной по периметру скудно молодыми деревцами и пнями спиленных зачем-то, должно быть, громадных деревьев, подъехали задолго до поезда. Уселись на свежесработанную, пахнущую едва высохшей краской скамью с неудобной спинкой. Через одну, пустую, сидели красивая, похожая на цыганку, женщина и франтовато одетый мужчина. До Зорича донеслось сказанное мужчиной:

— Хватит, Ванда, перестань! Ну же!

Перехватив взгляд есаула, мужчина с волевым, жёстким лицом и, должно быть, очень высокий, как подумал есаул, бросил поразивший Евгения Ивановича, злобный взгляд в его сторону. «Чего это он?» — подумал про себя Зорич и едва не рассмеялся, но вовремя одумался. Чтобы отвлечься, стал разглядывать Ивана. Да, прав был Корф: как его ни одевай — всё равно казак. Из-под картуза во все стороны лохматились завитушки пышной шевелюры, усы — до шеи, в кольца. Ладно хоть серьгу снял, необходимость которой разъяснял, вспомнилось, Корфу озадаченный его непонятливостью Фрол Иванович. А так, впрочем, не приглядываясь, можно и не разглядеть в нём казака. «А сам-то я!» — едва не рассмеялся есаул. Один в один. Только масть другая.

На Иване куцый пиджачок, из рукавов которого торчали внушительные, в дядю, кулаки.

— Пиджачок цвета