— Прости меня, радость моя, но случилось нечто, о чём я, долго думая, решил сказать вам. Сказать о том, что мне стало известно несколько дней тому назад.

— Вы меня интригуете, Семён Иванович. О чём это вы?

— Виолетта Яновна, я узнал о деянии, автором которого был ваш покойный супруг Фёдор Павлович…

— Ах, это! Тут вы не сможете удивить меня ничем, Семён Иванович.

— Простите, дорогая, что я перебиваю вас! Но я расскажу вам о случае…

— Семён Иванович, простите и меня тоже, но я хочу вам сказать, мой милый, что вы понуждаете меня сказать вам то, о чём бы я не хотела говорить…

— Виолетта Яновна! — загорячился Семён Иванович.

Виолетта Яновна, прикусив губу, слушала молча, а Семёна Ивановича понесло:

— Фёдор Павлович в ваше отсутствие, будучи не ограниченным в расходах, вёл… э-э-э-э… э-э-э-э… Вращаясь в кругу себе подобных, известных, знатных людей города, устраивал в этом доме…

— Семён Иванович! — сверкнула глазами Виолетта Яновна.

— Да, да! — без запинки продолжил Семён Иванович, в котором, должно быть, заговорил некстати классовый эгоизм. — Всякого рода званые вечера, банкеты. Множество соискательниц приключений. Об этом говорил весь город, Виолетта Яновна! И Фёдор Павлович…

— Ах, это! — рассмеялась Виолетта Яновна. — Знайте же, Семён Иванович: наш брак не был обузой для нас обоих. До меня, когда я была за границей, доходили рассказы моих друзей об интрижках, которые позволял себе Фёдор Павлович. Но я закрывала глаза на эти шалости.

— Что?! — встал с диванчика Семён Иванович, у которого, «закипев, сорвало крышку». — Вы называете это шалостью?! Я не знаю, насколько искренними были ваши информаторы, когда случилось злодейство, автором которого был ваш супруг, Фёдор Павлович Зотов…

— О чём это вы, Семён Иванович? — побледнев, севшим голосом спросила Виолетта Яновна. — Вы пугаете меня, дорогой.

— Да, Виолетта Яновна! Случилось ужасное. Фёдор Павлович положил глаз, воспылав похотью, на молодую девушку, почти девочку, служащую прислугою в этом доме… У неё был жених, был назначен уже день свадьбы…

— Господи… — пролепетала догадливая Виолетта Яновна.

А Семёна Ивановича, не задумывавшегося о последствиях, несло и несло. Вспомнилась больно вдруг его украденная любовь, робкая, с ямочками на щёчках, такая юная… Подавив тягостные воспоминания, Семён Иванович закончил с жаром:

— И Фёдор Павлович добился своего, взяв девушку силой!

Тут он взглянул на Виолетту Яновну и испугался: она сидела уже на краю постели, опустив ноги с круглыми коленками на пушистый ковёр, а на лице её были написаны такие горечь и страдания, что Семён Иванович не признал её сразу. Глаза её были наполнены слезами, которые текли по щекам, и Семён Иванович разом пришёл в себя, подумав, что надо бы помягче, что ли, но успокаивать не стал. Решил — лучше не мешать, пусть выплачется. Ему стало скучновато. А богатая вдова порочного супруга всё ещё исходила слезами, и сморкалась, и вытирала глаза салфеткой. Закончив наконец, аккуратно сложила её, положила на край столика и, построжав, глянула на ждавшего чего-нибудь, недавно приобретённого родственника.

— Сеня, прошу тебя, найди её! Я сделаю всё, чтобы смыть этот тяжкий грех Фёдора Павловича. Прошу тебя! Бедная девочка! — из её глаз вновь хлынули слёзы.

Семён Иванович, покинув утомлённую рыданиями Виолетту Яновну, неторопливо шёл вторым кругом, огибая большую клумбу в центре усадьбы, вспоминая беседу с Силычем двумя днями позже отъезда Серафима домой. Соболезнуя доброму парню, смаковали настойку на мухоморах по рецепту Якова Силыча, и сошлись без споров, с уточнениями обеих сторон, что терпение масс, по выражению, вычитанному Силычем из газеты, истощилось, и в связи с этим решили, что наказание, понесённое Зотовым за совершённое злодеяние, до смешного незначительно.

Расстались поздно. Семён Иванович, плохо спавший ночь, решил поутру, что за грехи супруга должна понести укоризну и Виолетта Яновна. А почему бы и нет? «Яблоня от яблони…» И пошёл разъяснять ей свою позицию по этому вопросу. А уж о том, как повернулся разговор, спросить надо Виолетту Яновну… И сейчас, перебирая в уме подробности разговора, Семён Иванович пришёл к выводу, что результат его социально уж точно справедлив! И на том Семён Иванович успокоил совесть и сам успокоился.

В полной темноте едва не проехали калитку, и не успели спешиться, как из разросшегося куста кинулся человек. Кисмет фыркнул и метнулся в сторону. Есаул среагировал молниеносно — успел натянуть повод и нанести мощный удар по голове напавшего. Тот рухнул навзничь и заголосил жалобно:

— Господин есаул, это же я, Павлуша!

— Мать твою! — рявкнул Фрол, с лязгом загоняя шашку в ножны. — Ты што творишь?! Ведь если б не есаул, я б тебя распластал надвое!

Ведя коней в поводу, пошли к дому, следом — Иван Заглобин, поддерживая спотыкающегося Павла.

Корф лежал в постели, подпёртый грудой пуховых подушек. Левая рука — на перевязи вокруг шеи. Увидев вошедших, виновато улыбнулся.

— Как рука? — сел на подставленный табурет Евгений Иванович.

Корф осторожно пошевелил пальцами.

— Всё будет хорошо! — успокоил его Зорич. — Кого брали-то, Исидор Игнатьевич? Астафьева, да?

— А что, в управлении деталей ещё не знают?

— Наверняка нет. Мне дежурный сказал лишь, что была стрельба и ты ранен. Мы все сразу — сюда.

— Если бы только стрельба! — возмутился Исидор Игнатьевич. — Он ещё одного моего ранил в плечо. Меня отпустили, а его положили в госпиталь.

— А кого это?

— Ты его знаешь. Никифоров, Агей.

— Надо же, такой опытный, — покачал головой есаул.

— Этот чертяка нас раскусил сразу и давай палить! С двух рук сразу! Он же ещё двух рябовских положил. Те пацаны, правда, по мобилизации.

— А что ж нас не взяли?

— Рябов не хотел делиться лаврами. Вот и опростоволосились!

— Да, Астафьев — это серьёзный мужик.

Есаул подумал: «Если бы не его делишки с Александром, я бы его тогда не отпустил».

Вокруг хнычущего Павла хлопотала Светлана Васильевна.

— Как ты, Павел? — повернулся к нему Зорич.

Светлана Васильевна отняла руку с пятаком от заплывшего, в пол-лица, глаза пострадавшего и уважительно заметила:

— Ну и рука