И крепко пожав руку Шалыгина, облобызал его трижды.

«Вот это да! Вот это попёрло!» — едва закрыв дверь кабинета начальника, идя по коридору, заулыбался Семён Иванович.

— Серафим, если мы придём к нашему другу с пустыми руками, он не поймёт нас! Как ты думаешь?

Серафим думал так же, и спорить не пришлось.

Глава двадцать восьмая

Звонок Корфа застал есаула за привычным занятием — Евгений Иванович занимался чисткой своего наградного оружия.

— Евгений Иванович! — от порога заявил чем-то взвинченный Корф — это сразу уяснил есаул.

— Сегодня у нас случился невероятно, сказочно удачный день! Есть у тебя что-нибудь в столе? Я вот нашёл несколько пряников. Подсохли, правда, но ничего, разгрызём.

— Спрячь свои пряники до следующего случая! — заявил Зорич, доставая из стола пару бутербродов. — Это Матрёна Петровна нагрузила, словно знала, что ты придёшь.

Пили чай. Корф молчал. Евгений Иванович, привыкший к его выкрутасам, не мешал ему. Наконец, не выдержав, сдался Исидор Игнатьевич:

— Так вот, коллега! Семён Иванович привёл ко мне человека, который открыл новое в деле о золоте с «Отрадного»!

И торопливо, не сдерживая радости, пересказал рассказ Шалыгина. Зорич задал единственный вопрос:

— Исидор Игнатьевич, а что это за Свистун? Что, Зотов знался с преступным миром?

Исидор Игнатьевич, помедлив, с прищуром глянул в лицо есаула.

— Евгений Иванович, ты помнишь детали в деле об убийстве Зотова?

И затаив дыхание, как отметил есаул, ждал ответа. Зорич помнил, как Корф предложил отметить в его кабинете завершение того дела, в котором, он знал, Корф играл руководящую роль, но ответил уклончиво, помня, что делу, за завершение которого был тост Исидора Игнатьевича, был пересмотр, что парня спасло подтверждённое твёрдое алиби, что перестаралось следствие того города, где нашли того парня. Исидор Игнатьевич очень переживал это, хоть непосредственно его эта незадача коснулась лишь боком.

— Исидор Игнатьевич, я довольствовался тем малым, что не составляло тайны следствия, и тем, чем делился ты иногда со мною. Я даже толком не знаю, завершено ли оно. Нашли ли убийцу.

— Ясно, — с облегчением выговорил Корф. — Так вот, дорогой коллега. Убийца не найден. Парень, как видишь, на свободе и, спасибо, дал ценные сведения насчёт посещения Зотова Свистуном, о котором следствие и не помышляло. Точнее, прислуга знала, что иногда Зотов встречался на веранде с кем-то, кто посещал дом не через парадное, а через небольшую калитку в ограде усадьбы Зотова, но никто не видел его в лицо, кроме разве что Семёна Зорина, доверенного хозяина, но тот смолчал. Не знаю, мол, не видел. На том всё и стоит по сей день. А теперь, похоже, у дела появилось как бы второе дыхание. Свистун, Евгений Иванович, — это не атаман преступной воровской компании, это Реджинальд Свинстун, представитель Ростовского чугунно-литейного предприятия «Джон Мартын и К» — с английской пропиской, но вполне обрусевшие, второе, а то и третье поколение в России. Откуда там появился этот Свистун, не знающий русского языка, узнаем скоро. Сделан запрос. Он занимается здесь доставкой деталей для всякого рода машин и агрегатов. В поле наших интересов не попадал. Рябовские-то вообще в ступоре. Начинаем заниматься им всерьёз, обкладываем плотно. Понадобятся твои ребята — привлечём. Я присмотрелся, у тебя есть очень толковые, особенно этот красавчик — племянник Фрола Ивановича.

— Это точно, — согласился есаул, внутренне поморщившись: похвала из ведомства Загоскина для казака не прибавит чести Ивану, озлился вдруг про себя Зорич — это вам не Семён Иванович! Чуткий Корф, заметив, должно быть, недовольную гримасу на его лице, поменял тему.

Повернув ручку и приоткрыв дверь, не переступая порога, Семён Иванович очень вежливо и вкрадчиво произнёс:

— Вы позволите, радость моя?

И в ответ на «Да, да, прошу вас, Семён Иванович, проходите, голубчик!», аккуратно затворив за собою дверь, Семён Иванович вошёл в спальную комнату.

Виолетта Яновна на широченной постели, подпёртая подушками, завершала свой утренний моцион — пила кофе. Семён Иванович прошёл по мягкому ковру и сел на диванчик напротив.

Молчал, помня наставления первых дней пребывания в доме супруги богатейшего при жизни человека города, что-де «когда я ем, я глух и нем». Почитателю беспорядочного образа жизни, чему немало способствовал сверх меры суетный характер его работы, Семёну Ивановичу было очень тонко, деликатно указано на то, что «сермяжным» привычкам не место в этом доме. Пребывание первых дней давалось с трудом. Семён Иванович с улыбкой вспоминал теперь, как нежелание смерить гордую выю закончилось его горячечным бунтом и уходом из Эдема. К счастью, недолгим. Дрогнула Виолетта Яновна. И Семён Иванович вернулся в дом если не триумфатором, то уж со щитом точно.

Через какое-то время, пообвыкнув, он с удивлением понял вдруг, что всё более вписывается в тональность отношений даже с чопорными подругами своей хозяйки. Собственное, так сказать, место его задевало только в первые посещения ими Виолетты Яновны. Он был представлен им как дальний родственник. Это его коробило недолго, он свыкся со своим положением довольно скоро. Его забавляла даже двусмысленность отношений с богатой хозяйкой.

Держа левою рукой чашечку с кофием, голубую, с золотой окаёмкою, Виолетта Яновна правою рукой подносила ко рту, аккуратно откусывая, булочку с марципаном. Согнутые в коленях ноги приподняли краешек атласного одеяла, и Семён Иванович, присмотревшись, разглядел обнажённое бедро и край скомканного пеньюара. Сглотнув слюну, он перевёл взгляд на стену справа. Верхний край гобелена провис полукружными складками, отчего верхняя часть изображённой красавицы, владелицы длинных ног в сандалиях, оплетающих до колена ремешками, укоротилась, потеряв привлекательность. У любившего порядок во всех проявлениях Семёна Ивановича разом подпортилось настроение. Вздохнув, он стал разглядывать геометрические, неправильные какие-то, цветные узоры на белом ковре под ногами.

Поставив на поднос пустую чашку и положив туда же, промокнув уголки губ, салфетку, Виолетта Яновна, ласково улыбнувшись, попеняла Семёну Ивановичу:

— Что случилось, дорогой друг? Такая рань, вы застали меня ещё в постели.

«Ничего себе рань, — подивился Семён Иванович, — когда же подружки покинули тебя, золотко?» И заговорил ласково: