— Ну а куда ты побежишь? В лес? Ведь это не Таллин, в этом городке как следует не спрячешься. Пойдём лучше за ним, посмотрим, как там в госпитале. Если будет худо, так и мы оттуда смоемся.

Эти мысли и разговоры Алёшкину стали известны через неделю после того, как раненые освоились в госпитале, как заведённый в нём порядок понравился им, а некоторые из числа бывших младших командиров даже как бы и подружились с медперсоналом.

Но следует сказать, что Алёшкин был всё-таки не такой наивный человек, чтобы полагаться только на своё обаяние. Хотя он придавал ему немалое значение, вместе с тем он не пренебрёг и кое-какими другими мерами. Он ещё раньше договорился с комендантом, чтобы тот по прибытии эшелона по всему пути следования колонны, в различных местах улиц, в особенности на перекрёстках, расставил патрули из пограничников. Эти патрули прохаживались с безразличным видом, как будто вовсе не обращая внимания на проходившую колонну, а на самом деле имели приказание наблюдать за ней. Между прочим, это заметили некоторые из раненых и, уговаривая своих более несдержанных товарищей, говорили:

— Ну как ты убежишь? Видишь, кругом пограничники! Город-то, наверно, близко от границы. Эти ведь церемониться не будут, кокнут, как нарушителя! Ведь при нас никаких документов нет. Сам знаешь, что некоторые немцы, чтобы спастись, в нашу одежду переодеваются. Да и зима сейчас, куда побежишь в ботиночках да в гимнастёрке? Нет уж, лучше дойдём до места.

Так Борису Алёшкину «одному» и удалось привести эту колонну в госпиталь.

Удивлённый капитан, конвоировавший раненых, сложив все привезённые им истории болезни большой кучей в машину Лагунцова, между прочим, заметил, обращаясь к нему:

— А ваш майор этот, не того? — он повертел пальцем около виска. — Ведь они разбегутся, как вы потом собирать будете?

Лагунцов только усмехнулся и гордо произнёс:

— От нашего майора сам чёрт не убежит, не то что эти хлюпики. Ну всё, что ли? Тогда я поехал. Прощевайте!

И оставив капитана и лейтенанта у вокзала, обдав их вонючим облаком бензинового дыма (мотор-то пока заменить не удалось), Лагунцов рванул вслед за колонной.

* * *

Через неделю этих людей нельзя было узнать. Все они стали чистыми, подстриженными, побритыми, одетыми в новое бельё (мы знаем, что Захаров позаботился о пошиве его ещё в Таллине). Обмундирование и обувь у многих тоже выглядели новыми, всё это придавало раненым хороший вид. Правда, гулять по городу, даже почти совсем выздоровевшим, Алёшкин не разрешал. Ограничивались прогулками по двору и небольшому садику, находившемуся у дома.

Кое-кто попытался нарушить запрещение, но жестоко за это поплатился. Мы знаем, что по договорённости с комендантом охрану госпиталя несли пограничники, они же патрулировали и улицы городка. Несколько человек, попытавшихся самостоятельно прогуляться, были задержаны патрулями и препровождены не обратно в госпиталь, а в комендатуру, и по приказу коменданта посажены в одиночные камеры, которые мы описывали раньше. На их протесты дежурный помощник коменданта отвечал:

— А кто вас знает, кто вы такие? Может быть, власовцы или переодетые фашисты, где ваши документы? Нет их. Кто вашу личность удостоверит? Начальник госпиталя? Ему доложат, когда у него будет время, он придёт. Да ещё неизвестно, опознает ли он вас. Так что надо ждать! А так как у нас содержание задержанных не предусмотрено, то кроме воды и хлеба я вам из питания ничего предложить не могу.

Так проходили иногда не часы, а даже и целые сутки. Хотя извещение о задержанных и их фамилии Алёшкин получал от коменданта через каких-нибудь полчаса, он умышленно появлялся в комендатуре нескоро. За это время проводилась проверка списков раненых всех палат, выяснялись фамилии отсутствующих.

Когда Борис прибывал в комендатуру, к нему приводили задержанного, и тот начинал рассказывать, кто он такой, в какой палате лежит, какое у него ранение и т. п. Борис с сомнением качал головой:

— Понимаете, товарищ, я вам верю, но что-то лицо ваше мне незнакомо, — хотя иногда он прекрасно знал этого раненого. — Кто его знает, может быть, под фамилией, которую вы называете, кто-нибудь другой был. Вы в седьмой палате лежали? Ну что же, хорошо, я пришлю сюда вашу палатную сестру, когда она с дежурства сменится. Если она вас опознает и доложит мне об этом, тогда, конечно, мы возьмём вас обратно к себе. А пока придётся подождать здесь.

Подобная умышленная волокита длилась иногда больше суток. Всё это время беглец находился в одиночной камере и питался хлебом и водой. Вероятно, такая мера была и жестковатой, зато после первых же самовольных отлучек, когда пострадавшие испытали на себе разницу в положении между госпиталем и одиночкой и рассказали о ней своим друзьям, самоволки из госпиталя прекратились.

Кроме того, замполит Павловский проводил и свои воспитательные меры. Самовольная отлучка каждого раненого обсуждалась на собрании палаты или даже отделения. И тут провинившемуся обычно приходилось выслушивать справедливые упрёки своих товарищей.

Время шло, раненые выздоравливали или приходили в состояние, когда могли следовать для дальнейшего долечивания в глубокий тыл. Госпиталь пустел.

Довольно празднично встретили 1945 год, устроили для раненых ёлку. Как раз к этому времени получили подарки от Международного комитета Красного Креста. Хотя каждый подарок содержал самые примитивные вещи, например: полотенце, носки, кусок туалетного мыла, одеколон, пачку табака, книжечку папиросной бумаги и плитку шоколада, — всё же получить его было приятно.

В связи с выпиской значительной части раненых подарки достались и всему личному составу госпиталя. Борис получил персональный подарок от генерала Зайцева — бутылку коньяка, коробку хороших шоколадных конфет и десять пачек папирос «Казбек».

Одним словом, новый год начался празднично.

За прошедший период времени Алёшкин несколько раз бывал в санотделе армии, и полковник Скляров предупреждал его: так как Ленинградский фронт скоро ликвидируется, и армия будет передана Прибалтийскому фронту, то госпиталю придётся в скором времени передислоцироваться на побережье Балтийского моря к югу от Таллина, в город Пярну. Один раз он даже поручил Борису съездить туда, чтобы подобрать необходимое помещение. Алёшкин взял с собой Захарова, и им приглянулось здание бывшего санатория, во время войны служившее госпиталем для немецких офицеров. Четырёхэтажный корпус, расположенный на самом берегу моря, окружённый небольшим садом, был страшно захламлён остатками медицинского имущества, рваным немецким обмундированием, даже валявшимися в разных местах боеприпасами — патронами, минами и гранатами.

Когда представители госпиталя № 27 зашли в кабинет председателя горсовета Пярну (а такой к этому времени уже существовал) и заявили ему, что