— У вас водятся крысы? — деловито осведомился мистер У.

— Нет, пока что я не видела, — ответила я.

— Какие-нибудь насекомые бегают по стенам? — потребовал он отчета.

— Да, — сказала я, — мы полагаем, что это миссис Таттл, наша хозяйка.

— Поищите крыс, — посоветовал мистер У. — Я мог бы напустить на нее санэпидемстанцию, водись там крысы. А еще напугал бы ее до смерти, выясняя, на кого оформлена доверенность на дом.

Определенно, этот человек был не так уж плох.

Каждый вечер, часов эдак в пять, мистер У. открывал бутылку виски, к нашей компании присоединялись один-два спокойных сотрудника из его фирмы, и начинался час коктейля. Мы пили виски из бумажных стаканчиков, добавляя воды по вкусу. (Стеклянные стаканы и лед создавали слишком много шума.) Около шести часов я приползала домой, еле держась на ногах.

Несмотря на то что я постепенно спивалась, мистер У. слишком хорошо платил, чтобы уйти от него. Все было замечательно — идеальная тишина, часы, посвященные сплетням, удаление назойливых арендаторов павильонов звукозаписи — желательных или нежелательных. Большим препятствием в моей карьере стало то, что я не могла ненавидеть евреев. Я даже не умела их распознавать по внешности. Мама никогда не говорила мне, что люди отличаются друг от друга. В городке Литтл-Рок, где я выросла, все были слишком увлечены судами Линча, чтобы обращать внимание на евреев. Я даже не слышала об антисемитизме (видимо, потому, что не читала газет), а на одной или двух предыдущих работах я наверняка была единственной нееврейкой. Но мне никогда не приходило в голову, что одни люди считают себя лучше других. Полное отсутствие чувства национального превосходства мистер У. находил невероятным и морально безответственным.

Моя милая Барбара, наполовину еврейка, пыталась мне помочь. Как и я, она считала, что уходить с такой высокооплачиваемой работы — безумие.

— Видишь мои глаза? — говорила Барбара. — Глаза у евреев большие, темные и очень печальные.

— У тебя маленькие злые голубые глазки, — парировала я, — и ты выглядишь вполне счастливой.

Мы решили, что мне нужна практика, и куда бы мы с Барбарой ни направлялись — она вычисляла евреев, а я изучала их. Я объяснила мистеру У., что Барбара помогает мне в еврейской проблеме и что пользы от нее было бы больше, будь она чистокровной еврейкой, но она бескорыстно поставляет своих соплеменников для изучения. Последовал эмоциональный взрыв.

«Боже мой! — воскликнул он. — Боже мой! Моя личная секретарша в самом пекле! Вот что получается, если заранее все не выяснишь! — Он искоса посмотрел не меня, определяя, не ошибся ли в отношении моей личности. — Я представить себе не мог, что агентство пришлет мне… э-э-э… друга евреев'.»

Может, из-за того, что я услаждала его слух первоклассными сплетнями, или потому, что я была тихая как мышь, но мистер У. решил уберечь меня от «геенны огненной». Но, несмотря на наше примирение, он уже не был таким, как прежде.

Вскоре босс продал студию кредитной компании, потеряв при этом около полумиллиона долларов, — и это за год до того, как телевидение завоевало всеобщий интерес. Если бы телестудия арендовала тогда площадь у мистера У., он бы обогатился на 4 миллиона!

Так, ну что же… это была моя семнадцатая работа, осталось рассказать только о двух.

Вы можете подумать, что мне было отказано в доверии, потому что начальники, поработав со мной, попадали к психиатрам, в долговую яму или в монастырь. Но это не так. Вы можете быть неудачником, бродягой; выглядеть сумасшедшим, мотыльком, перелетной птицей или дилетантом; вас могут уволить, оскорбить, грубо выгнать с работы, сослать в ссылку — все это неизбежно с вами происходит, если вы долго порхаете из одного учреждения в другое, не в состоянии найти дела всей вашей жизни. Я обрела это счастье на восемнадцатой работе.

Рекламное агентство

Одним субботним утром (мне только исполнилось двадцать пять лет) я направилась на собеседование в рекламное агентство «Фут, Коун энд Белдинг», чтобы занять вакансию секретарши. Я не испытывала иллюзий по поводу должности или места работы. В деловой части Лос-Анджелеса? Когда едешь в Палм-Спрингс, то проезжаешь этот район. Реклама? Я была полна свежих впечатлений от мира развлечений и не жаждала занимать там твердые позиции.

Мрачный кабинет мистера Белдинга освещала только настольная лампа. Потолки были высокие, окна скрывали никогда не поднимавшиеся плюшевые портьеры. Хозяин сидел за письменным столом, а позади него висела картина кого-то из голландских мастеров, изображающая битву рыцарей в туманной долине. У каждого рыцаря в одной руке сверкала пика, а вот второй руки ни у одного из них я найти не смогла. Возможно, потерянные конечности лежали где-нибудь поблизости, между камнями или под кустом. Вместо рук у каждого рыцаря кровоточили культи. У их ног валялся скелет какого-то животного, а всю долину заливали потоки крови. Шедевр назывался «До победы». (Впоследствии мистер Коун заставил мистера Белдинга снять произведения искусства со стены.)

Другие стены кабинета украшали картины, подаренные Гарри Труменом, Конрадом Адэнауэром, Гербертом Гувером, Дуайтом Эйзенхауэром, с их автографами. Вперемежку с картинами на стенах висели рекламные плакаты с изображением стирающих белье, делающих сандвичи с тунцом, натирающих мастикой линолеум матрон. (Это была продукция клиентов, как я узнала позже.) В одном углу кабинета красовался американский флаг, остальную обстановку составляли беспорядочно расставленные кушетки, три чучела птиц и костюмы из Гватемалы. Помещение напоминало музей.

Мистер Белдинг напоминал актера Лайонела Барримора, покинувшего свое инвалидное кресло. Лысеющий, худощавый, довольно привлекательный, несмотря на то что у него был только один зрячий глаз. (Вот почему портьеры были постоянно опущены.) Во время разговора с мистером Белдингом мне было очень трудно сконцентрировать взгляд: невозможно смотреть в оба глаза сразу. Мы сидели и молчали. Моя беспечность улетучилась, и я чувствовала себя испуганной.

— Мне надо ненадолго уехать из города, — произнес наконец мистер Белдинг, возможно, для того, чтобы как-то меня взбодрить.

— У меня связи во