Альфред Хичкок, Эдгар Берген, Джоан Крофорд и другие знаменитости тех лет. Обстановка меня завораживала (как и других юных сотрудников), когда я входила в здание. В мягких коврах ноги проваливались по щиколотку, люстра слепила глаза, вокруг красовалась изящная мебель, и все это стоило больших денег. Здание МКА выглядело как дворец эпохи короля Георга, и туристы всегда толпились у дверей в ожидании осмотра.

В том здании, где сидели секретари, не просматривалось ничего георгианского. В нем было все необходимое, но оно не напоминало каменный замок с завитушками для правдоподобия. Здание походило на аквариум, из которого выплывали сотрудники с отсутствующими, как у рыб, взглядами. (Слишком много времени проводили в ночных клубах.)

Мой начальник, который был главой музыкального отдела, был неравнодушен к светло-горчичному цвету и потрясающе выглядел в розовых рубашках.

Было очень неприятно, когда мужчины разговаривали с секретаршами свысока, но подобные личности не интересовались женщинами… по крайней мере нами, молодыми сотрудницами. Изредка мы сговаривались на следующий день прийти в красных платьях или розовых свитерах, но никто даже не обращал на нас внимания. Мы были словно аквариумные рыбки гуппи, и мужчины подходили, чтобы постучать по стеклу, когда им от нас что-то было нужно.

Иногда на ленч мы ускользали в замечательный маленький театр, который находился в подвальном помещении, после ленча мы могли немного подремать на обитых желтым кожзаменителем кушетках мистера Джулиуса Стейна. (Мистер Стейн был президентом МКА.) Там мы чувствовали себя изолированными от всех, словно в гробнице Тутанхамона. Воспоминания об этом волнуют меня и сейчас.

Раз в год нас, секретарш, выуживали из нашего аквариума и отвозили в зрительный зал «Пан-Пасифик». (Его владелец — наш клиент, поэтому чем больше народу в зале, тем лучше.) «Назначайте свидания, девушки», — обычно приговаривал представитель. Такого рода приказ доводил девушек до сердечных приступов. Конечно же мужчины компании никогда не посещали вместе с нами такие мероприятия, поэтому и говорить не о чем.

Я бы сказала, что некоторые мужчины — клиенты МКА — лезли из кожи вон ради своих агентов. Один продюсер пригласил меня на ужин к себе домой. В приглашении я не уловила никакого подвоха — у него большой дом, и я растворюсь среди массы гостей. Затем он велел мне надеть черные лакированные туфли на шпильке, прозрачные черные чулки и платье любого покроя, но обязательно черное и сексуальное. «Сделай высокую прическу», — попросил он.

«Кто же у вас будет?» — полюбопытствовала я. (Я надеялась, что приедут агенты из киностудии «Метро Голдвин Майер».) «Только мы вдвоем, дорогая», — был ответ.

В гости я не пошла, теперь думаю, а может, надо было?

Однажды меня пригласил на завтрак знаменитый киноактер. Он обещал, что после завтрака отвезет меня в Беверли-Хиллз. (Проснись… еще один сексуальный эпизод для тебя!) Я понимала, что это будет разовое свидание, но отказываться от вкусной еды не хотелось. Кроме того, он был красив. Я заказала завтрак служащей — большой стакан апельсинового сока, вафли, черничный сироп, бекон и холодное молоко. Только я приступила к десерту, как он заявил, что пора уходить. Себе он взял только кофе и с тоскующим видом ждал, когда я расправлюсь с едой. Затем он отвез меня на работу и исчез навсегда. Просто замечательно, что я позавтракала. У женщины должны быть силы.

Увольняли меня довольно сдержанно. Не думаю, что причина в том, будто не завлекала клиентов. В МКА это называлось «не справлялась со служебными обязанностями» — жалкая формулировка, связанная с вашей непосредственной работой. К сожалению, руководство МКА не сочло нужным сказать мне о своем решении, и я в течение трех недель обучала всем уловкам нашего дела девушку, претендующую на мое место. Естественно, что я не билась в истерике, когда министр юстиции Роберт Кеннеди закрыл этот отдел МКА.

Работы с третьей по семнадцатую

После нескольких неудачных мест работы я устроилась секретаршей к писателям-юмористам во главе с Эдди Кантором. Некоторые из лучших юморесок этой четверки зарождались в лифте голливудской гостиницы «Рузвельт». Поднимаясь в лифте, самый маленький и толстый из них доставал рулон счетов и, искоса взглянув на меня, говорил: «Как ты думаешь, сколько здесь — пятнадцать или двадцать?» Все лопались от смеха, кроме меня.

Если один из четверых придумывал что-то, на его взгляд, суперостроумное, а трем остальным было не смешно, то они вопили на всю комнату: «Хелен! Иди сюда! Послушай, это смешно или нет: «Один парень говорит своей теще…» Если я смеялась, они возмущались; если не смеялась, то они просто выходили из себя.

Некоторое время спустя меня приняло на работу рекламное агентство, где в штат входили в основном девушки. Но я не делала больших успехов на этом поприще. (Это была моя седьмая работа — несколько служебных мест я пропустила.) Мой босс благоразумно передал меня в распоряжение молодого адвоката, своего друга, секретарша которого ненавидела законодательную работу. Я тоже возненавидела ее, но ничего не попишешь — чтобы питаться, нужны деньги.

На каждом новом месте узнаешь что-то новое. В адвокатской конторе я уяснила, что если младший компаньон пялится из окна на проходящих красоток, то его без толку просить заняться делом: он думает. Если вы отвлечете его от этого важного занятия, то он может пожаловаться начальству.

Мой работодатель был очень умен (позже стал главой Демократической партии Калифорнии) и многому меня научил. Например, если хочешь обвести кого-нибудь вокруг пальца, говори правду. Тебя спрашивают: «Где ты была вчера вечером?» Ты отвечаешь: «Я была так пьяна, что заснула на заднем сиденье своей машины». Тогда они смеются: «Ну ладно, где ты была на самом деле?»

Не знаю, кто кого уволил? Я искала себя.

Комики, Синатра и звери из джунглей

Каждая работа учила меня чему-то, и учреждения продолжали чередоваться. С Эбботом и Костелло (я работала у них секретаршей) я ощутила, что такое быть очень, очень популярным! Они часто давали концерты в армейских подразделениях, и иногда я оказывалась единственной женщиной в группе актеров.

С Джеком