у вас уже есть опыт на этот счёт». Многие дипломаты в Москве, как послы, так и посланники, жаловались на подозрительность русских. Высказывали также мнение, что какой-либо вопрос мог легко стать делом чести, ну совсем как в царской России. Будучи дипломатом в Москве, я также всё это замечал.

В отношении большевиков к внешнему миру, по крайней мере, ещё в то время, чувствовалась какая-то доктринёрская заскорузлость и подозрительность, что частично объяснялось их идеологическими взглядами и, частично, воспоминаниями о первых годах после революции, временами гражданской войны, когда контрреволюция получала помощь, правда, небольшую, от окружающего мира. Размеры этой помощи большевики серьёзно преувеличивают. Они, как представляется, убеждены, что правительства «буржуазных» государств и их дипломаты не думают ни о чём другом, кроме как о свержении советской власти. В Большой Советской Энциклопедии (том 22, издание 1935 года1) так описывается «буржуазная» и советская дипломатия: «Со времени образования советских республик и раскола мира на два противоположных лагеря одной из основных задач империалистической дипломатии становится сколачивание антисоветских блоков, подготовка нападения на СССР… Советская дипломатия, представляющая среди империалистического окружения пролетарское государство, принципиально отлична и противоположна по своим классовым целям, методам работы и личному составу Д. буржуазных стран. Д. Советского Союза последовательно проводит политику мира. […]

Антисоветским блокам, проискам и провокациям советская Д. противопоставляет твёрдую и выдержанную линию, вытекающую из лозунга Сталина:

“Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим”.

Вместе с тем Советское государство, международное значение которого на основе успехов социалистического строительства чрезвычайно укрепилось и возросло, неизменно выступало как величайшая антиимпериалистическая сила и фактор укрепления всеобщего мира»2. Делается ссылка, в частности, на выступления Литвинова и других советских представителей за разоружение, на заключённые Советским Союзом договоры о ненападении, на последовательную защиту советской дипломатией равноправия народов и прав малых народов.

Что касается персонального состава советской дипломатии, то тот же источник в качестве определяющего фактора называет классовую природу пролетарского государства. Значительная часть ведущих советских дипломатов является представителями старой гвардии пролетарских революционеров, которые прошли суровую школу и закалились на подпольной работе, а также как политики получили за рубежом необходимые навыки и знания. Дальнейшее формирование кадрового состава внешнеполитического аппарата происходит на основе тщательного отбора из числа классово сознательных сторонников. «Дипломатическая работа в наших условиях, являясь одним из самых ответственных и боевых секторов нашей общей социалистической стройки, недаром часто сравнивается с участком фронта»3, – отмечается в упомянутом словаре.

С момента публикации приведённой выше статьи в энциклопедическом словаре прошло не более пяти лет. Но за это время многое изменилось. Советский Союз стал важным фактором в международной политике и начал всё чаще выступать в качестве великой державы в числе других великих держав. В 1939–1940 годы он, несмотря на процитированное заверение Сталина, прибег ко многим захватническим войнам в отношении своих соседей. Правда, весной 1939 года Сталин заявил, что Советский Союз проводит политику мира и укрепления деловых отношений со всеми странами. Но отличия в природе Советского государства, различия и противоположности проводимой им идеологии по сравнению с другими государствами и вытекающее отсюда недоверие по-прежнему сохранялись. В Кремле преобладал собственный менталитет. Иностранные государства считались врагами, и все их действия расценивались как направленные против Советской России. Опасались, что малые соседние страны проводят интересы больших. Всё это, замкнутое на собственные расчёты великой державы, доставляло трудности представителям малого «буржуазного» соседнего государства, являвшегося к тому же особым объектом устремлений советского правительства.

Основные контакты у меня были с комиссаром иностранных дел Молотовым, который одновременно был председателем Совета народных комиссаров, премьер-министром. Переговоры с ним часто продолжались довольно долго, иногда час или дольше. Поскольку мы оба говорили по-русски, перевод не требовался (насколько мне известно, Молотов владел только русским языком), и мы успевали обсудить много вопросов. Молотов говорил довольно быстро. В общении со мной он был вежливым и приветливым, но на переговорах очень трудным – “unnе`gociateur terrible” – «ужасный переговорщик», как отозвался о нём один дипломат. Вопросы он излагал резко, иногда ожесточённо и даже грубо. В этом случае беседа с обеих сторон становилась напряжённой. Однажды, в начале ноября 1940 года, наша беседа стала столь острой, даже такой громкой, что советник-посланник Хюннинен, который после моего представления его Молотову удалился в приёмную, слышал наши голоса, хотя и не разбирал слов, очевидно, одна из двух дверей осталась открытой. Говорили, в частности, об извечной проблеме добычи никеля в Печенге, но затем от Молотова последовало обвинение в том, что в Финляндии разжигается вражда к Советскому Союзу, в доказательство чего он указал на стопку финской военной литературы на своём столе. На обложке одной из книг был действительно довольно грубый рисунок. Однако по окончании беседы мы всегда прощались по-дружески, часто в знак примирения обменивались шутками.

Ближайшими помощниками Молотова были заместители народного комиссара Деканозов и Вышинский, с которыми я много общался. Оба они были заметными фигурами в Советском Союзе. Деканозов был родом с Кавказа; рассказывали о его хороших отношениях со своим соотечественником Сталиным. Летом 1940 года он в Литве организовывал создание нового правительства и проведение выборов, а также присоединение Литвы к Советскому Союзу. Аналогичные функции Вышинский выполнял в Латвии, Жданов – в Эстонии. В ноябре 1940 года Деканозов находился в Берлине с Молотовым и вскоре был назначен туда послом. После этого финскими делами занимался Вышинский, если не подключался сам Молотов. Вышинский был юристом, профессором уголовного права и академиком. Он был человеком принципа, всегда говорил, что он трезвенник и даже не курил. Он выступал обвинителем на громких процессах против известных большевиков.

Из 23 членов дипломатического корпуса в Москве 10 были послами и 13 – посланниками. Дипломаты часто сменялись. В соответствии со списком осени 1940 года свыше двух лет в стране были только два посла – посол Германии граф фон дер Шуленбург с 1934 года и посол Италии Россо с 1936 года. Ни один посланник в эту категорию не входил. (Посольства Балтийских государств были к тому времени закрыты.) В общей сложности, в 1940 году в свою должность вступили аж 10 новых иностранных представителей и в 1939-м – семь. Не могу сказать, связаны ли эти частые смены со стремлением дипломатов, привыкшим к другим условиям жизни, выбраться из Москвы. Учитывая особые сложности работы в Москве, полагаю, что было бы важно обеспечить более продолжительный срок пребывания там.

Граф фон дер Шуленбург был опытным дипломатом, в возрасте, к