Пока мы едим, я ловлю себя на том, что оглядываю стол, наблюдая за каждым из парней, непринужденно болтающих между собой. Я отчетливо представляю, как они втроем ели так раньше. Может, не эти блюда, конечно, а заказывали пиццу или что-то в этом роде, передавали коробку по кругу и наполняли тарелки.

Как единое целое.

Как семья.

Вик сказал, что лучше быть одному, чем с кем-то, кто может причинить тебе боль, и, услышав историю Мэлиса об их отце, я поняла почему. Но, по правде говоря, я не думаю, что ему когда-нибудь придется остаться одному – по крайней мере, до тех пор, пока двое парней, сидящих напротив него за столом, все еще живы. Они прикроют его спину, несмотря ни на что. Увы, немногим так везет.

Братья очень разные, но эти различия, кажется, только сближают их, а не отдаляют друг от друга.

Я наблюдаю, как Виктор аккуратно выкладывает на тарелку маленькие кучки карри, раскладывая их отдельно друг от друга и используя наан, чтобы не испачкать пальцы. Рэнсом просто наваливает еду, не обращая внимания, соприкасается ли корма с тикка масалой. У Мэлиса в руке самоса, и он макает ее в соус, который, как я знаю, безумно острый, затем откусывает кусочек и даже не морщится.

Рэнсом тянется за добавкой курицы в масле, и немного соуса попадает между его тарелкой и контейнером на столе.

– Обязательно так делать? – морщится Вик, прожевывая и проглатывая свой аккуратный кусочек.

– Ага. Еще как, – отвечает Рэнсом, но сам с улыбкой наводит порядок. – Ты же знаешь, я из нас самый неряшливый.

– Нет, это не так, – возражает Вик. – Мэлис – самый неряшливый.

– Отвали, – ворчит Мэлис, но в его голосе нет злобы.

– А ты знаешь, так и есть. Он тот еще неряха, – говорит Рэнсом, глядя на меня, и в его голубых, как океан, глазах пляшет веселье. – Когда мы росли, у нас дома висела его фотография. Это была любимая фотография мамы.

– Заткнись на хрен, Рэнсом.

Но, конечно, Рэнсом ни хрена не затыкается. Он просто невинно улыбается своему брату.

– На той фотографии он весь в пудинге. Как будто он просто сунул руки в миску и решил размазать его по щекам.

Рэнсом визуализирует это движение, опуская руки в невидимую миску с пудингом, а затем вытирает ими лицо.

Я не могу сдержать смех, вырывающийся из груди. Трудно соотнести это с нынешним образом Мэлиса, и я могу только представить, каким милым он, должно быть, был тогда.

Даже Вик слегка улыбается, чуть-чуть приподнимая уголки рта.

– Тогда ему очень нравился пудинг, – тихо говорит он, глядя на меня.

– И что? Эта хрень вкусной была, вот и все, – пожимает плечами Мэлис. – Но раз уж мы тут всякое постыдное дерьмо перебираем, то спроси Рэнсома о его первом свидании.

Радостное выражение на лице Рэнсома немного увядает, и он качает головой.

– Не-а. Об этом нам говорить не обязательно.

– А я вот думаю, что обязательно, – возражает Мэлис, резко ухмыляясь. – Ты же хотел покопаться в прошлом. Вик, окажи мне честь.

Я почти ожидаю, что Виктор откажется, но вместо этого он сразу вступает в разговор.

– Рэнсому было двенадцать, – начинает он.

– Тринадцать! – перебивает Рэнсом.

Виктор бросает на него быстрый взгляд.

– Рэнсому было двенадцать, – повторяет он, и я определенно верю, что из них двоих Виктор лучше помнит точный возраст. – И он влюбился. Ее звали Никкола, и «волосы ее были как атласная наволочка».

– Иисусе, – стонет Рэнсом. – Стоит провести одно сравнение, и оно преследует тебя всю твою гребаную жизнь. – Он вскидывает руки, словно защищаясь. – Это была самая мягкая вещь в нашем доме, понимаешь? Я понятия не имел, с чем еще сравнить.

Я смеюсь и протягиваю руку, похлопывая его по плечу.

– Очень поэтично.

Вик рассказывает остальную часть истории, как Рэнсом пригласил эту девочку пойти с ним в кино, но не подумал о транспорте, поэтому в итоге они прошли четыре мили под дождем и полностью пропустили фильм.

– Ее отец забрал ее из кинотеатра, а Рэнсома оставил там, – заканчивает он.

После еще нескольких историй с едой почти покончено, все сыты и довольны.

Рэнсом достает виски, и мы передаем его по кругу, продолжая болтать. Напиток обжигает, и от нескольких глотков у меня слегка кружится голова, но в то же время это приятно.

Я никогда раньше не делала ничего подобного – не сидела просто так, не рассказывала байки и не пила. Самым близким к этому событию была вечеринка братства, и мне даже не хочется думать о том, чем она для меня закончилась.

После полноценной уборки – к большому удовольствию Вика, – мы покидаем кухню и устраиваемся в гостиной. Виски у нас с собой, и мы продолжаем передавать его по кругу, пьем прямо из бутылки. Даже Виктор делает пару глотков, хотя перед каждым нервно протирает горлышко и морщится.

С каждым глотком мне становится немного теплее, я ощущаю себя более расслабленной. Чувствую, что захмелела, хотя это не только из-за алкоголя. Это из-за атмосферы в комнате. Из-за того, как Рэнсом наклоняется чуть ближе, чем нужно, когда протягивает мне бутылку, – его пальцы касаются моих, и по моей руке пробегают искры. Из-за того, как низко звучит голос Мэлиса, когда он говорит и когда смеется. Из-за того, как Виктор наблюдает за мной, поглядывая в мою сторону всякий раз, когда я подношу бутылку к губам, упиваясь этим зрелищем точно так же, как я упиваюсь виски.

Когда парни, наконец, перестают рассказывать друг о друге постыдные истории, разговор заходит о татуировках.

– Помнишь первую татушку Мэлиса? – спрашивает Рэнсом.

– Те отвратительные потыкушки, который он делал у себя в спальне? – фыркает Вик. – Как такое забыть? Мы были уверены, что у него будет инфекция. Тату была красной и уродливой несколько дней подряд, и только потом, наконец, начала заживать.

Мэлис хмыкает.

– Все было не так уж плохо. Я тогда просто криворукий был в этом плане. Но все в итоге вышло как надо.

– И ты стал лучше, – говорю я прежде, чем успеваю одуматься.

Они все поворачиваются, смотрят на меня, и я слегка краснею, но не знаю, от смущения это или от выпивки. В любом случае, я права. Помню, как Мэлис работал на днях над своей татуировкой, какой твердой была его рука и как он даже ни разу не вздрогнул от боли.

– Да, – наконец соглашается он. – Стал.

– Теперь он, твою мать, весь в них, – говорит Рэнсом. – Я имею в виду, у нас