их отец пытался сделать из Виктора идеального воина – своего заместителя – и что он, по сути, пытал его, чтобы сделать достаточно сильным для этой роли. В этой истории наверняка есть нечто большее, о чем мне, скорее всего, мог бы поведать сам Виктор. Только он смог бы рассказать, что пережил в руках своего отца.

Хотя я не уверена, что он когда-нибудь сможет это сделать.

Единственное, что я получила от него, – это смутное ощущение, что кто-то, кого он любил, причинил ему боль. И теперь мне интересно, что символизируют эти татуировки. Их нанесли, чтобы нанести еще больше вреда? В качестве клейма, чтобы Вик не мог забыть, кому принадлежит и на кого должен работать?

Не знаю, но я вдруг осознаю, что ненавижу их отца, человека, которого никогда не встречала, а еще безумно рада, что братья прикончили его. Мэлис был прав. Он действительно это заслужил.

– Мне очень жаль, – шепчу я, не сводя с Виктора пристального взгляда.

Я не уверена, известно ли ему о том, что рассказал мне Мэлис, и мне почти стыдно, что я знаю о нем то, о чем он сам мне не рассказывал, но потом вдруг вспоминаю, что Вик знает обо мне почти все, а я с ним тоже ничем не делилась. Так что, возможно, это все не важно.

Он кивает и отводит от меня взгляд, выражение его лица непроницаемо.

– Отец оставил на нас свой след во многих отношениях, – говорит Рэнсом, нарушая тяжелое молчание. – Может, именно поэтому мы все сделали татуировки в честь мамы. Чтобы убедиться, что она тоже оставила свой след.

Он опускает взгляд на цветок у себя на руке, и я улыбаюсь. Очевидно, что она оставила след в их жизни: они так яростно хотели отомстить за ее смерть, а Мэлис был готов сесть в тюрьму за убийство их отца, лишь бы быть уверенным, что ей больше не придется иметь с ним дело.

– Когда ты начал делать татуировки? – спрашиваю я, откидываясь на спинку дивана и поглядывая на Мэлиса.

– Когда попал в тюрьму, если по-серьезке, – отвечает он. – В детстве я страдал фигней, как и многие другие ровесники, но тогда все было иначе. Большинство из этих, – он поднимает ту руку, на которой нет постоянно дорабатываемой татуировки, – я набил, когда сидел. Какие-то от сокамерников, какие-то сам.

– Как насчет тебя? – Рэнсом выгибает бровь, глядя на меня. – У тебя есть какие-нибудь татушки, которые ты нам не показываешь?

Я бросаю взгляд на Виктора, поскольку знаю, что он уже видел меня обнаженной по своим камерам, расставленным у меня в квартире. Черт, да и Рэнсом тоже уже достаточно насмотрелся на меня, чтобы понимать – мне скрывать нечего. И Мэлис тоже. У меня есть только шрамы, но они не то же самое, что татуировки этих парней.

– Нет. – Я качаю головой. – Ты же знаешь, что нет. Я никогда раньше не задумывалась о том, чтобы ими обзавестись. И даже если бы решила, что они мне нужны, то вряд ли бы осмелилась их набить.

Мэлис издает глубокое ворчание, и когда я перевожу на него взгляд, то вижу, как в его грозных глазах что-то сверкает. Не говоря ни слова, он выходит из комнаты, направляясь к гаражу. Когда он возвращается, у него в руках тату-пистолет и все необходимое оборудование.

Мои глаза расширяются, сердце начинает бешено колотиться.

– Для чего это?

Мэлис пересекает гостиную и останавливается перед диваном, на котором я сижу. Он берет меня грубыми пальцами за подбородок, приподнимая лицо так, чтобы я смотрела прямо на него. В его глазах появляется мрачный взгляд, собственнический, властный и голодный.

– Я хочу отметить тебя, – говорит он тихим голосом. – Сделать тебе татуировку.

Желудок делает сальто.

Я не шутила, когда говорила, что не считаю себя достаточно храброй для подобных вещей. Хорошая девочка, которой я так долго пыталась быть, сказала бы «нет». У нее не хватило бы смелости сделать татуировку, не говоря уже о том, чтобы попросить об этом кого-то вроде Мэлиса.

Но… Я не хочу отказываться.

Я хочу согласиться на предложение. Хочу, чтобы он отметил меня, хочу почувствовать боль и силу этого момента.

Та же мысль, что весь день крутилась у меня в голове, проносится в ней и сейчас. Скоро все это закончится. Я вернусь к своей жизни, а они – к своей. Так что пока, только сегодня, я могу побыть более смелой, чем обычно. Могу позволить себе это маленькое напоминание о них.

Я делаю вдох, выдох, затем киваю.

– Ладно.

Голод в глазах Мэлиса разгорается еще ярче, а голос становится почти рычащим, когда он произносит:

– Снимай рубашку.

Я чувствую, как Рэнсом и Виктор наблюдают за тем, как я стягиваю через голову свою рубашку с длинными рукавами. Во взглядах чувствуется голод, от их пристального внимания у меня мурашки бегут по коже.

Шрамы выставлены напоказ – все это безобразие, – но по какой-то причине желание скрыть их не так сильно, как обычно. Никто из парней, кажется, не обращает на них внимания, и когда Мэлис пробегает взглядом по моему телу, он не отворачивается от их вида и не морщится.

Опустившись передо мной на колени, он расстегивает бретельки моего лифчика. По коже несутся мурашки, когда кончики его пальцев касаются моих плеч, а затем он протягивает руку и умело расстегивает крючки на спине.

У меня перехватывает дыхание, соски твердеют. Мэлис спускает бретельки вниз по моим рукам и отбрасывает лифчик в сторону. Я полностью обнажена до пояса, мне больше нечем прикрыться. Теперь они видят меня. Я остро осознаю этот факт, когда взгляд Мэлиса скользит по моему телу. В его глазах – огонь, но еще и какая-то задумчивость, словно он художник, рассматривающий свое полотно.

– Где ты хочешь ее набить? – спрашиваю я, чувствуя, как во мне нарастает предвкушение.

Я ожидаю, что он скажет «на руке» или что-то в этом роде. Может, на той, что не так сильно покрыта шрамами, как другая. Но вместо этого он поднимает тату-пистолет и подносит его прямо к моей груди. Когда Мэлис включает его, с губ срывается тихий вздох. Монотонное жужжание наполняет уши и заставляет пульс учащаться.

Тяжелый стук моего сердца будто бы служит для него маяком, поскольку он направляет тату-пистолет на мою левую грудь, прямо над сердцем, и начинает работать.

– О…

Слово слетает с губ тихим шипением, мышцы напрягаются.

Это больно, но не так, как я ожидала. Ощущения одновременно и лучше, и хуже, чем я