характер», что она является новым доказательством «дружеских отношений», сложившихся между двумя монархами, и что подтверждается «твердая решимость» обеих держав поддерживать «почтенные традиции, существующие между ними»[1007].

Встреча в Балтийском порту была высшей точкой русско-германской разрядки в последние годы перед началом войны[1008]. Однако достигнуто на ней было чрезвычайно мало. Беседы, хотя и проходившие в дружеской атмосфере, не привели ни к каким существенным решениям. Официальное коммюнике, выпущенное для прессы, ограничивалось пустыми общими местами, при этом в нем со всей ясностью заявлялось, что встреча не привела к каким-либо «новым соглашениям» и не произвела «каких-либо изменений в союзах держав, ценность которых для поддержания равновесия и стабильности в мире была доказана»[1009]. Взаимные заверения, данные Бетманом и Сазоновым по балканской ситуации, скрывали опасную непоследовательность: в то время как немцы действительно призывали австрийцев к сдержанности, посеяв в Вене сомнения в приверженности Берлина существующему альянсу, русские продолжали и будут продолжать поступать в отношении своих балканских клиентов в полной противоположности со словами Сазонова. Его рассказы Бетману о том, что Россия не намеревается использовать проблемы, с которыми столкнулась Османская империя, и что ее «историческая миссия» на полуострове закончена, по меньшей мере вводили в заблуждение. Если это должно было послужить основой для русско-германского взаимопонимания, то это действительно была слишком хрупкая основа. Однако даже этих сдержанных формулировок в коммюнике Балтийской встречи было достаточно, чтобы вызвать приступ паранойи в Лондоне и Париже. И до, и после встречи министерство иностранных дел Санкт-Петербурга дало Лондону и Парижу твердые заверения в том, что приверженность России «тройственному соглашению» сильнее, чем когда-либо. Таким образом, в некотором смысле предварительная демонстрация возможности сближения в Балтийском порту показала, насколько ненадежной может оказаться по-настоящему многосторонняя разрядка.

Аналогичные структурные и политические ограничения препятствовали продолжительной разрядке между Германией и Великобританией. Показательный пример – миссия Холдейна в феврале 1912 года, когда Германия и Великобритания не смогли прийти к соглашению о взаимных ограничениях морских вооружений. Первоначальным архитектором миссии был Бетман. Его цель заключалась в том, чтобы попробовать добиться взаимопонимания с Великобританией, которое позволило бы решать международные (особенно колониальные) вопросы совместно, а не путем конкуренции и конфронтации. Канцлер усмотрел в амбициозной программе строительства флота адмирала Тирпица главное препятствие на пути к такому пониманию. Но личная поддержка кайзером военно-морской программы и разрозненная преторианская структура немецкой исполнительной власти означали, что для того, чтобы осуществить сдвиги в текущей политике, требовались косвенные маневры. Чтобы ослабить хватку Тирпица, Бетман присоединился к Адмиралтейству в его давней кампании против императорского военно-морского ведомства (Адмиралтейство критиковало Тирпица за концентрацию на количестве кораблей, а не на обучении и тренировках офицеров и матросов). Он призвал армию, которая долгое время испытывала недостаток средств, в то время как военно-морской бюджет резко увеличивался, настаивать на перевооружении и увеличении численности[1010]. И, конечно, он проинструктировал Меттерниха, немецкого посла в Лондоне, чтобы тот снабдил его аргументами, которые были нужны ему, чтобы убедить кайзера, что замедление наращивания военного флота могло оказать более выгодное влияние на отношения с Лондоном, чем нынешняя политика силы и вызова. Короче говоря, Бетман усердно работал с различными настройками в системе в надежде избавить оборонную политику империи от ее склонности к наращиванию количества линкоров.

Как и Жозеф Кайо во время Агадирского кризиса, Бетман использовал негосударственного посредника, морского магната из Гамбурга Альберта Баллина, сыгравшего решающую роль в налаживании канала для связи. Как и многие высокопоставленные представители коммерческого и банковского сектора, Баллин твердо верил в цивилизационную ценность международной торговли и преступную глупость европейской войны. Благодаря контактам с британским банкиром сэром Эрнестом Касселем, Баллин смог донести до Берлина послание, выражающее принципиальный интерес Великобритании к поиску двустороннего взаимопонимания по вопросам, связанным с морскими вооружениями и колониальными вопросами. В феврале 1912 года лорд Холдейн, военный министр Британии, отправился в Берлин, чтобы изучить возможности соглашения.

Почему миссия Холдейна провалилась? Ответ сложнее, чем в отсутствии гибкости в позиции Германии по поводу масштабов и темпов строительства флота. Потому что Бетман, и даже кайзер Вильгельм II, хотя и неохотно, были готовы пойти на уступки в этом вопросе[1011]. Реальной проблемой стало желание Берлина получить что-то осязаемое взамен, а именно обязательство британского нейтралитета в случае войны между Германией и другой континентальной державой. Почему же британцы так не желали обещать Германии то, что она хотела? Аргумент, что они были связаны условиями своих обязательств перед Францией, ошибочен, поскольку Бетман был готов ограничить предлагаемое соглашение о нейтралитете случаями, в которых Германия «не может считаться агрессором», и прямо указывал, что любое достигнутое соглашение не будет иметь «никакого применения в случае, если это может оказаться несовместимо с существующими соглашениями, которые уже заключили высокие договаривающиеся стороны»[1012]. Истинная причина сдержанности Британии заключается, скорее, в понятном нежелании отдавать что-то даром: Британия безоговорочно выигрывала гонку в строительстве современного военного флота и имела подавляющее превосходство в текущий момент. Бетман и Вильгельм хотели получить соглашение о нейтралитете в обмен на признание этого превосходства как фактического и постоянного. Но почему Британия должна была торговаться за активы, которыми она уже владела?[1013] Короче говоря: достижению соглашения препятствовали не линкоры как таковые, а скорее непримиримость предполагаемых интересов с обеих сторон[1014].

Холдейн вернулся из Берлина, покачивая головой от картин замешательства, которое он там наблюдал: даже постороннему было ясно, что Бетману не удалось убедить кайзера и имперское морское министерство способствовать успеху своей политики. Но и в Британии влиятельные силы не были заинтересованы в успехе миссии[1015]. С самого начала в Лондоне это воспринималось как чисто исследовательское мероприятие. Холдейн был вынужден отправиться в Берлин под прикрытием образовательного проекта (в то время он возглавлял Королевскую комиссию Лондонского университета) и, как было сформулировано в британском проекте ноты к правительству Германии, «не имел полномочий заключать какие-либо соглашения или давать поручения кому-либо из его коллег»[1016]. Миссия, как сам Холдейн заверял Жюля Камбона, была о детанте [сдерживание (англ.) – прим. ред.], а не об антанте[1017]. В Париже в это время упорно трудился Берти, чтобы саботировать достижение соглашения, регулярно информируя Пуанкаре и терзая набережную д’Орсэ, чтобы они осуществляли давление на Лондон[1018]. Показательно, кроме того, что человеком, которому было поручено предоставлять Холдейну документацию и рекомендации во время переговоров, был не кто иной, как сэр Артур Николсон, человек, который всегда считал, что любая уступка Германии чревата риском восстановить против себя русских, чей благожелательный настрой был важен для британской безопасности. Николсон не делал секрета из своего неприятия затеи Холдейна. «Лично я не вижу причин, – заявил он сэру Фрэнсису Берти, британскому послу в Париже в феврале 1912 года, – почему мы должны отказаться от того превосходного положения, в котором мы находимся, и делать уступки, чтобы поучаствовать в попытках запутать нас в сети так называемых взаимопониманий, которые, несомненно, если не сейчас, то в будущем, ухудшат наши отношения с Францией и Россией»[1019]. Посол согласился: миссия Холдейна была «идиотским шагом», предпринятым просто для того, чтобы заставить замолчать радикалов, у которых „Грей должен уйти“»[1020]. Таким образом, никаких реальных шансов на успех миссии не было с самого начала[1021]. К большому облегчению Николсона и Берти, Грей отказался рассматривать «пункт о нейтралитете», и переговоры Холдейна провалились. Посол Гошен написал из Берлина, чтобы поздравить Николсона: «Ваш вклад в эту прекрасную работу был решающим»[1022].

Как следует из замечаний Николсона, рост разрядки сдерживался – по крайней мере, в Великобритании – блоковым мышлением, которое все еще считалось необходимой основой национальной безопасности. Разрядка могла бы стать дополнением к стратегии альянсов, но не могла заменить ее. Сэр Эдвард Грей элегантно сформулировал это в своей речи в палате общин в ноябре 1911 года: «Не стоит заводить новые дружеские отношения, отказываясь от старых. Новые дружеские отношения непременно давайте заводить, но не за счет тех, которые у нас уже есть»[1023].

Именно из-за того, что в миссию Холдейна было вложено так мало, ее крах был легко переварен, и пост-Агадирская