Ревекки было видно, что она и сама не понимала, в чем проштрафилась. Неужто за ней пришли, чтобы персонально препроводить в газ? Значит, тот доктор все же распорядился… А впрочем, что ж удивительного – после того, что она позволила себе сказать ему. Ничего не говоря, она трясущимися руками начала собирать пожитки: скользнула рукой под тюфяк, нащупала в нем прорезь и вытащила мамин медальон, запихнула его в тряпки, которыми обматывала ноги под колодками, потом ткнула всё в котелок. Кася преградила ей путь, но Ревекка молча сжала плечо подруги и мягко отодвинула ее в сторону.

Прижав котелок с тряпьем к груди, Ревекка подошла к штубовой.

– Готова? Пошли, – сказала та.

Они вышли из барака.

– Ни кожей, ни рожей не вышла, образина, да еще и жидовка. И за что тебя туда, ума не приложу?..

– Куда же?

Ревекка старалась не отставать, но поспевать в спадающих деревянных колодках за штубовой, обутой в удобные кожаные ботинки, было тяжело. Та нарочно прибавила шаг.

– Вот же ж заладила! Придешь да увидишь. Но недолго тебе там наслаждаться: дурная ты и нерасторопная, там таких не держат. А уж обратно, поверь, тебя не примем. В газ почешешь как миленькая.

Больше Ревекка не задавала вопросов.

Они прошли почти всю территорию женского лагеря и подошли к баракам, стоявшим чуть поодаль. Внешне они мало чем отличались от других, разве что окон было больше, но Ревекка знала, что это уже очень много значит. На улицу вышла высокая женщина в чистом опрятном халате, подвязанном настоящим широким поясом с пряжкой. Она окинула Ревекку быстрым взглядом. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Ревекка испуганно спряталась за спину штубовой. Женщина улыбнулась.

– Пойдем со мной.

Ревекка покорно заторопилась внутрь барака за женщиной.

– Строже с ней, палкой ее почаще, иначе она работать не умеет! – крикнула им вслед штубовая, но высокая женщина даже не оглянулась.

Ревекка вошла в барак и остановилась. Как завороженная, она уставилась на настоящие окна, нормальный дневной свет из которых заливал помещение. Чистый воздух, никакой вони от немытых и больных тел – Ревекка не могла поверить, что находится в бараке для заключенных. Она подошла к двухэтажным нарам и осторожно потрогала плотно набитый матрас. На нем даже не было пятен, и, судя по всему, вшами он не кишел. Сверху лежали аккуратно сложенные одеяла. Два! На одной койке. Она услышала смешок за спиной и обернулась.

– Располагайся здесь, девушки подскажут, куда можешь лечь. – И женщина тут же ушла.

Ревекка по-прежнему прижимала котелок к груди. Ей очень хотелось пощупать одеяла, но она не решалась. Они не были ни засаленными, ни истертыми до состояния листа бумаги, а были ворсистыми, толстыми. Грели, наверное, по-настоящему. Набравшись смелости, Ревекка потянулась и аккуратно дотронулась указательным пальцем.

– Новенькая? – произнес звонкий женский голос за спиной.

Ревекка испуганно отдернула руку и обернулась. Круглое лицо девушки, с интересом разглядывавшей ее, было усеяно веснушками. Она улыбалась. Ревекка напряженно кивнула.

– Откуда ты?

– Из ауссен-команды[89].

– Оно и видно, – девушка посмотрела на нее с сочувствием, к которому все же примешивалась брезгливость. – Смотри, у нас тут ни вшей, ни клопов, ни чесоточных! Кто занесет заразу, с теми у нас разговор короткий. Спят на улице.

Ревекка молчала, девушка продолжила:

– У нас тут все привилегированные. С кухни, картофельные, с хлебного. Девушки из корреспонденции есть, из политического отдела, эффектенкамер[90], ну и мы, с вещевых складов, – продолжала рассказывать веснушчатая. – «Канада», слышала? Сортируем вещи. Ты теперь с нами будешь на сортировке. Я, кстати, Ядя, из Варшавы.

– Ревекка, из Мюнхена. Сколько вас на одну койку?

Веснушчатое лицо разъехалось в улыбке:

– У каждой своя. Тут всего три сотни во всем бараке, а в нашей штубе чуть больше пятидесяти женщин. Коек всем хватает.

Ревекка недоверчиво покачала головой и обернулась на ближайшую койку. В голове не укладывалось, что она будет спать на ней, да еще и одна. Судя по всему, Ядю забавляла ее реакция: похоже, сама она уже давно работала на вещевом складе и привыкла к этим условиям. Яде явно захотелось поразить новенькую еще больше. Она быстро взобралась на свою койку, вытащила что-то из-под матраса и протянула Ревекке.

– Что это?

– Что-что, разверни да погляди.

Ревекка развернула сверток и пораженно уставилась на белую шелковую ночную рубашку. Отороченная кружевом в районе лифа и по подолу, она сейчас казалась самым красивым, что когда-либо было создано для женщины. Трясущимися пальцами Ревекка погладила лоснящуюся ткань, дразнившую кожу своей гладкой нежностью. На глазах ее выступили слезы. Ревекка вдруг с ужасом осознала, что давно уже не плакала, даже глядя по утрам на трупы возле барака или как наказывают штрафников… Ревекка торопливо протянула рубашку обратно, но Ядя не взяла.

– Тебе. Не благодари.

Ревекка непонимающе уставилась в прищуренные глаза в обрамлении рыжей россыпи.

– Как это – мне?

– У меня уже есть, у нас у всех есть, а эту я организовала, чтобы выменять на что-нибудь. Но забирай, я себе еще организую.

Ядя широко улыбнулась, наслаждаясь эмоциями, которые вызвала у Ревекки. Та продолжала пораженно рассматривать кусок шелка в своих руках.

– Это тех… которых в газ? – наконец выдавила из себя она.

Улыбка на лице Яди вмиг исчезла. Она угрюмо посмотрела на Ревекку.

– На вещах не написано, в газ хозяина отправили или на работы. Нам всё скопом привозят.

Подошла еще одна девушка, которая, очевидно, уже некоторое время наблюдала за Ревеккой и Ядей со стороны.

– А ты что ж, брезгуешь после кого-то? – с усмешкой проговорила она.

Ревекка подняла голову и озадаченно посмотрела на девушку. Она была невысокая, ниже даже, чем крохотная Люба, но твердый проникновенный голос и карие проницательные глаза заставляли воспринимать ее со всей серьезностью.

– Брезгую? – тихо повторила она. – Ведь это… – Ревекка старательно подбирала слова, – та, которая носила эту рубашку, сейчас горит, а я буду спать в ее ворованной…

– Нет, ты слышала, Ирена?! – Ядя возмущенно посмотрела на соседку, – праведница какая выискалась! – Она сердито выхватила у Ревекки рубашку. – Ей доброе дело делают, а она попрекает.

– Я не попрекаю, – тут же испуганно замотала головой Ревекка.

– Дурочка ты, – так же насмешливо проговорила Ирена, – рубашка эта – капля в море, крошечка из того, что немцы забирают и вывозят в рейх. Мы не воруем, а берем то, что уже украдено. Взять украденное у вора – разве это преступление? Тем более если берет тот, у кого этот вор все и украл. Не вороти нос, не глупи. Добродетельные тут надолго не задерживаются.

– Знаю, – проговорила Ревекка.

– А раз знаешь, чего устраиваешь? Не ты возьмешь, так другая. А той, которая носила эту рубашку, уже все равно, поверь.

«Господи, – пронеслось в голове у Ревекки, – если б кто-то сказал маме, что ее дочь будет воровать у мертвых…» Ревекка видела уже самое страшное в лагере и ничему более не удивлялась и не ужасалась. Но тут вдруг самая обыкновенная рубашка перевернула ее душу, заставив задуматься о том, что она и сама делала. Вслух она ничего не сказала, лишь виновато посмотрела на Ядю. Та молча протянула рубашку обратно. Ревекка так же молча взяла ее и благодарно кивнула. Она залезла на койку, стыдливо прикрылась одеялом, скинула с себя одежду и быстро натянула рубашку. От прикосновения чистого шелка к телу у нее закружилась голова. Прохладная гладкая ткань словно стекала по спине и животу, лаская худые ягодицы и коленки. Она пригладила рубашку, затем провела рукой по теплому одеялу. На глазах вновь выступили слезы.

Ночью Ревекка долго не могла уснуть. Тревога терзала ее: как так вышло, что она попала в этот лагерный рай? Когда по всем лагерным же законам она должна была отправиться в газ. Ошибка? Непременно. Не могло быть иного. Видимо, ее с кем-то перепутали. Завтра во всем разберутся и вернут ее обратно. Так что не надо привыкать. Не надо… Тем более что и тело ее никак не принимало простор, чистоту и мягкость под собой, все чудилась какая-то иллюзорность происходящего. Да, завтра она непременно вернется в свой прежний барак, но то завтра… А сейчас… Зная, что в темноте никто не видит, Ревекка наглаживала мягкую ворсистую поверхность, терлась об нее щекой, нюхала, пропихивала между ногами, совсем как в детстве, сворачивала валиком и прижималась к нему.