Шрифт:
Закладка:
– Достоевский тоже не описывал природу.
– Но как он описывал людей, что прямо портрет стоял перед глазами! А их чувства! Я не верю, что ты такой сухарь. Что-то ведь должно тебя волновать?
– Я пишу о том, что волнует.
– То есть тебе кажется волнующим убийство ради творчества? Не глупым, пафосным, сумасшедшим? А именно волнующим? – спросил Тимур, потирая тощие пальцы.
– А разве смерть не волнует? Никто ведь не знает, что там… дальше… А смерть ради творчества – это волнующая глупость.
– Так все-таки глупость?
– Ну, если они не прославятся с этим фильмом, то глупость, конечно же.
Венера нервно заерзала на полу и натянула сарафан на колени, как будто бы замерзла.
Тимур, неестественно рассмеявшись, сказал:
– Смерть – это просто конец жизни. Вы слишком романтизируете ее. Все вы.
Казалось, что сейчас он встанет и уйдет – на последних словах его тихий бархатистый голос истерично повысился. Но Венера положила ему руку на плечо, и Тимур совершенно спокойно сказал:
– Кто следующий? Слишком много времени мы потратили на этот сухой порошок. Антон, это тот случай, когда вода будет нелишней.
Антон послушно кивнул. Но после всех обсуждений он подошел к Тимуру и сказал:
– Ты прав. Мне кажется, что я слишком романтизирую смерть, потому что никто из моих близких не умирал. Может быть, это покажется тебе невежливым, но… Вы же все время говорите про то, что раны нужно вскрывать… Ты не мог бы… Ты можешь рассказать, как все случилось. С твоим другом, Матвеем, кажется. Просто рассказать, как случайному попутчику в поезде.
В глазах Тимура разгорелся злобный пожар, но он медленно прикрыл их и, выдохнув, предложил Антону выйти.
Антон и Тимур остались на крыльце домика, а я задержалась в саду, сделав вид, что жду своей очереди в душ. На протяжении всей недели мы спали максимум по пять часов в день. Из-за этого после отбоя все разбредались по домикам урвать крупицы сна. Но кто-то все же зашел в душ перед сном, поэтому у меня было, как мне казалось, отличное алиби. Тимур долго не мог зажечь сигарету – руки дрожали, но он делал вид, что все под контролем.
– Если ты на самом деле журналист – то херовый. Что тебе надо? – спросил он между короткими затяжками.
– Как и всем журналистам, мне нужна правда.
«Идиот!» – подумала я, теребя мясистый лист и надеясь, что тот, кто моется в душе, не выйдет сейчас.
– Какая правда? Не о Матвее ведь?
– Нет.
– Ну, скажи, о чем ты хочешь узнать?
– То, о чем ты хочешь рассказать. Выговорись мне. Как анонимный источник.
Тимур вдавил окурок в порог дома и, почти не разжимая челюстей, сказал (я не расслышала, мне повторил его слова Антон):
– Наша история намного банальнее, чем вы фантазируете.
Потом встал, напевая что-то веселое, сделал несколько шагов, но, дойдя до нашего с Ритой домика, развернулся, энергично зашагал обратно и прошипел Антону:
– Еще один подобный вопрос – и ты вылетишь отсюда. В прямом смысле.
Потом повернулся ко мне и сказал громче:
– И ты тоже, маленькая заноза.
– Доволен? Я так и знала, что из-за тебя меня выгонят. Я хочу быть здесь. Знаешь, как мне тяжело достались эти деньги?
– Даже не хочу представлять.
– Ты и правда сухарь. – Я развернулась и пошла в дом.
– Он – наш, – спокойно сказал Антон.
– Откуда ты знаешь? – Я вернулась, но не стала садиться.
– Ему нужно с кем-то поделиться.
– Ну, допустим. А почему с тобой?
– Я его напугаю. Завтра. У него не останется выбора.
– Напугаешь?
– Напугаю.
– Как?
– Увидишь.
Антон встал, потрепал меня по голове и пошел к туалету. Но на полпути обернулся и весело крикнул:
– Заноза! Это он точно сказал!
– Пошел ты! – пробурчала я и пошла спать.
Глава 33. Гюстав Моро. «Диомед, пожираемый своими конями»
Запал Адама пропал. На следующий день нас никто не разбудил. За завтраком Лина чуть ли не кричала о том, что вчерашний вечер их обоих так вымотал.
– Было тако-о-о-ое!
Но что произошло, она так и не рассказала. Медленно намазывая арахисовую пасту на тост, она хитро улыбалась и лукаво глядела то в одну сторону, то в другую.
– Вы знаете, почему у них двое уехали? – спросила она, когда наш интерес пропал и мы стали обсуждать, что бы приготовить на обед.
– И почему?
– Нет, вы назовите your versions!
– Да заебались, – сказал Сава.
Все даже перестали жевать. Он никогда не ругался матом. Максимум, что можно было от него ожидать, – это каких-нибудь забавных словечек, которые могли бы быть в лексиконе героев «Любовь и голуби».
Я посмотрела на Риту, но она, в отличие от остальных, никак не отреагировала.
– Ты, похоже, тоже, – сказал Антон.
Сава промолчал, водя вилкой с кусочком омлета по тарелке. Остальные тоже замолчали.
Тут Лёва громко сглотнул и сказал:
– Я вот соскучился по дому. И устал, если честно. Хочу просто быть дома один и писать ночами. Чтобы просыпаться не по времени и… – Он вздохнул и больше не сказал ни слова.
То, как Лёва это сказал – складно, а не как обычно фонтаном фраз, прозвучало так печально, что все опять замолчали.
Но тут Лина, надеясь вернуть внимание, сказала:
– Они испугались!
– Чего испугались? – Мне не было интересно, но хотелось, чтобы Лина уже побыстрее выговорилась и замолчала.
Я хотела погрустить в тишине. Оставался еще целый месяц, так рано думать о том, что будет после. А все уже начало рушиться. Если уедет Сава, то уедет и Рита.
– Говорят, в последний месяц происходят the hardest things. Вот слабейшие и бегут.
– Они уже один раз пережили это. Чего им бояться? – спросил Антон.
– Может быть, в тот раз не все пережили. И сейчас они боятся стать теми, кто can’t survive.
– В смысле?
– В прямом. Они же приехали в январе, кто-то был еще раньше, в прошлом году, но снова приехал в январе. Январь, февраль, март, – Лина загибала пальцы. – В марте, перед нашим приездом, пропала одна из них. И никто не знает, что с ней стало.
– Домой уехала, наверное. У них есть ее контакты? Кто-то пробовал с ней связаться? Может быть, она была, как те две, как их…
– Настя и Маша, – подсказала Антону Рита.
– Я говорю, что слышала. Ее больше никто не видел.
– Глупости!
