– Тогда почему не стала? Почему ты сейчас несчастлива?

– Мне нужна эта боль, чтобы творить.

– Потому что ты создана для этой боли.

– Но я подумала, что, если я когда-нибудь решу оставить писательство, я смогу быть счастливой и безмятежной. Просто я этого не хочу.

– То есть ты веришь, что сможешь заменить меланхоличную Розочку на оптимистку, которая учится любить то, что у нее есть, вместо того чтобы стараться вырваться из топкого окружения посредственности и влюбляться в темные стороны жизни?

– Ты думаешь, это невозможно?

Это звучало так страшно. Я бы хотела думать, что в моей жизни возможен счастливый конец, если я этого сильно захочу.

– Я думаю, что не нужно притворяться, что ты не такая, пытаться выдрать из груди свое сердце и поменять его на чужое. Прими себя.

– А если бы у меня была полная и любящая семья?

– Тогда тебе бы казалось, что они не понимают твоей любви к печали. Что они хотят заземлить твою мечтательность. Твоя грубость была бы защитной реакцией на их излишнюю заботу. И ты по-прежнему бы думала, что тебя хотят ограничить, что ты не такая, как все.

Глава 32. Уолтер Сикерт. «Убийствo в Кэмден-Тауне, или Что нам делать, чтобы расплатиться с арендной платой?»

Следующая неделя напоминала Олимпиаду. Мы рано вставали, много тренировались физически и все время соревновались. Одним утром нам нужно было пробежать пять км, и потом, потные и с трясущимися руками, мы должны были нарисовать что-нибудь, потом снова побегать, потом снова нарисовать.

В тот день я вылетела еще с утра – рисовать с академической точки зрения я так и не научилась, не стесняться своей мазни – да, но вот передавать образами и цветами свои мысли не очень получалось. Обычно на таких занятиях, когда идеи кипят, а тебе нужно их выразить строго красками, я чуть не рыдала от отчаяния, что не могу сейчас сесть и описать все словами.

Рита в этот день почти дошла до финала, но проиграла двум девушкам из той группы – Лизе и Ане. Как мне показалось, проиграла она специально – Рита больше не хотела оставаться с Адамом наедине.

Один из дней был посвящен медленной ходьбе: в течение нескольких часов нам нельзя было останавливаться ни на секунду, но ходить нужно было медленно, растягивая на десятки секунд каждый шаг.

В другой из дней, это было уже в конце недели, мы, наоборот, соревновались в неподвижности. Часами сидели, глядя друг другу в глаза (сначала мы с Ритой хихикали, потом, раздувая щеки, еле сдерживали хохот и чуть не лопались от смеха, но где-то полчаса спустя стало печально.

Очертания лица Риты стали размываться. Я представляла маленькую девочку, веснушчатую, с озорными глазками, но напуганную и грустную. Глаза слезились, и больше всего на свете мне хотелось ее обнять. Потом, после описания своих ощущений в стихах, мы замирали на долгие минуты в разных асанах; потом снова воспевали свои чувства и видения в стихотворной форме; после этого этапа я вылетела.

Мне нравилось описывать то, что я вижу, короткими нерифмующимися строчками, похожими на хокку («Рисунок пальмовой тени на песке, море облизывает пляж, солнце больно кусает плечи»), но в них не было никакого смысла. «Они – безыдейны» – так сказал Адам.

Что происходило на финальном этапе в домике Адама – сохранялось в тайне. Больше туда я не попадала. Я утешала себя тем, что Адам хочет дать шанс и другим. Не думаю, что каждый вечер победители топили друг друга. Но никто ничего не рассказывал. Даже Сава не стал говорить никому, кроме Риты. В тот вечер Адам не просил нас сохранить все действие в его ванной комнате в секрете, но, не сговариваясь, мы не стали рассказывать другим. Тогда я возвращалась за полночь с ватным безвольным телом и думала, что все уже спят. Но у нашего домика сидел Антон.

– Ну, что?

– Я выиграла!

– Что выиграла?

– Э… этот день.

Тут из душа вышел Сава:

– Роза, прости меня, я…

– Ничего. Я выиграла!

Я поспешно забежала в домик, неосторожно хлопнув дверью. Я не беспокоилась, что могу разбудить Риту, потому что мне хотелось побыстрее рассказать все ей. Но Рита и не спала. Что-то рисовала в блокноте при теплом оранжевом свете небольшой лампы, сидя на полу.

«Это создает настроение. Так все выглядит теплее», – как-то ответила Рита, когда я спросила ее, почему она не включает свет.

– Роза, все нормально? Сава сказал, что…

– Все круто! Я выиграла!

– Что… что ты выиграла?

– Какие вы все… Задаете один и тот же вопрос! Я – лучшая сегодня!

– Ой! Молодец! А Сава…

«А Сава струсил», – хотела сказать я, но промолчала.

Делиться с ней впечатлениями расхотелось. Я, вполуха слушая ее оправдывания Савы, достала блокнот и сделала вид, что пишу.

– Ой, ладно, не буду тебе мешать. – Рита вернулась к своему карандашному наброску и стала что-то усиленно заштриховывать. Больше она меня не спрашивала о прошедшем вечере. Ни в тот день, ни в следующие.

Сава за свой отказ был отстранен от выполнения заданий на всю неделю. Мне казалось, что и Рита не очень старалась, просто чтобы побыть с ним.

После первого дня я думала, что выбывшие ребята отдыхают, сочиняют что-нибудь. Но нас всех ждали Тимур с Венерой (ребят из той группы – Забава с Мишей). Они собирали всех выбывающих в нашем творческом домике и заставляли читать или показывать свои работы, которые мы потом обсуждали. И если Венера критиковала, стараясь объяснить, как сделать лучше, то Тимур как будто резал бритвой: коротко говорил несколько слов, таких больных, что ты не видел никаких перспектив.

Мы сидели до ночи, делая лишь короткие перерывы на еду. Миша на этой неделе не готовил – по утрам мы не завтракали вообще, сразу же начинались задания. А обед и ужин готовили те, кто выбыл первым.

В последний вечер недели до финала из нашей группы дошла только Лина. Мы обсуждали рассказ Антона под названием «Бессмертные», в котором молодая компания, снимающая безбюджетные короткометражки, решает для реалистичности на самом деле убить в кадре актрису, которая играет главную роль.

Когда Антон зачитывал диалог героев («Ради творчества я способен даже убить», «А я – умереть»), Тимур вздрогнул, как будто его резко разбудили, и, сердито сузив глаза, посмотрел на Антона. Венера долго и нудно объясняла