Шрифт:
Закладка:
– А теперь! – Он поднял правую руку в иконографичном жесте. – Теперь… сделайте все заново. У вас сорок пять минут!
Слова еще так живо пульсировали во мне, что мне казалось – я восстановила текст почти дословно, даже быстрее и точнее: отмела сомнительные сравнения, ненужные красивости и лишние притяжательные местоимения.
Через сорок пять минут Адам снова собрал наши работы и сжег. Теперь у нас было полчаса. За это время я не только успела написать текст, но и понаблюдать за другими. Рита быстрыми и легкими движениями кисточки, как будто бы щекотала листок, рисовала волны с улыбками китов. Лина переписывалась с парнем из той группы, который сидел рядом с ней.
Я сидела позади, между ними, поэтому смогла разглядеть всю переписку. Она крупными буквами написала на своем листке: «Почему вас шестеро?»
Он ей ответил: «А вас только семь?»
«Один уехал».
«У нас – два».
«Почему?»
«А у вас почему?»
«Я расскажу тебе вечером».
«Где?»
«На кухне после полуночи».
Этот парень был самым коммуникабельным из них. Иногда на кухне мы могли переброситься парой слов, типа: «Как жарко сегодня», «Не видел, где открытая упаковка кофе?». Иногда он, прищурив свои маленькие глаза (они были так глубоко посажены, что хотелось их подковырнуть чем-нибудь, вытащить из котловин глазниц), спрашивал: «Ну и как успехи?» Правда, на все восторги высокомерно усмехался и говорил: «Увидите, что будет дальше». Остальные хранили молчание.
Чтобы написать весь текст за пятнадцать минут, мне пришлось не отвлекаться и не задумываться.
В финале Адам дал нам пять минут. Я успела написать только суховатую суть, как суповой набор – вроде бы основа, но такая не аппетитная. У Риты вместо ее изящно-размытого абстрактного подводного мира получились только цветные переходы волн. Лера, уже после второго повтора уставшая рисовать рассветное небо, нанесла только однообразный фон. Что успели написать остальные, я не знала, видела только, что Антон сдал листок с одной фразой.
– Если вы не можете уложить свою идею в пять минут, то вы просто не знаете, что хотите сказать миру! – произнес Адам и присел на камень изучать наши работы.
К нему присоединились Миша и Венера. Мы прождали вердиктов полчаса – за это время стало заметно, как же отличаются наши группы. Те ребята смирно сидели, делали растяжку или просто лежали и смотрели на тент. Они не переговаривались, не ерзали от нетерпения, не рассматривали нас.
Мы за эти 30 минут успели и обсудить впечатления шепотом, и отправить Лёву за водой, и устроить переполох из-за огромного таракана. Лера сбегала «поменять футболку» и вернулась с неоново-розовыми стрелками на веках, розово-бирюзовой чалмой над уложенными кудрями, переодетая в белый сарафанчик и пахнущая последушевой свежестью. Антон, кажется, просто дремал.
Наконец, Адам поднялся с камня, осмотрел нас, встречаясь взглядом с каждым. На его лице было выражение разочарования и даже отвращения.
– Костя, Дима, Аня, Тома. – Адам произносил имена тех ребят, которые, до этого неподвижно сидевшие, как ящерки на солнечном камне, сейчас встрепенулись. – И… Сава, Лина, Роза. Остальные свободны до завтра. Когда я говорю «свободны» – это значит, что вы идете к себе и думаете над ошибками.
– Погрузимся глубже?
К берегу причалила лодка. Она уже пару часов болталась у входа в бухту, но я думала, что это просто рыбак (иногда они проплывали мимо, но почти никто не зависал надолго).
Мы выплыли за пределы бухты и добрались до небольшого островка со скалистыми берегами. С одного из обрывов мы должны были спрыгнуть вниз.
«Сегодня мой день!» – думала я.
Я обожала прыгать в воду. Этот миг до погружения с замершим сердцем и адреналином в висках казался мне маленьким самоубийством. А выныривание на поверхность – новым рождением. Мне казалось забавным, что, сколько бы раз я ни прыгала, все равно каждый раз ощущала страх похолодевшими пятками и мурашками по позвоночнику. И, преодолевая этот страх раз за разом, я считала себя смелой и по-милому сумасшедшей, как в кино.
Это я и описала, когда мы вернулись на сушу. Сейчас Адам дал нам больше времени: мы начали с двух часов на работу, но закончили опять пятью минутами.
Нас осталось четверо: я, Сава, Дима (тот самый, с которым переписывалась Лина) и Тамара – высокая темноволосая девушка с царской осанкой и сурово суженными глазами. На протяжении всего дня на все наши фразы она реагировала поднятием бровей и взглядом «Серьезно?» (Лина даже стала называть ее «Сирьосли»), но молчала, хотя я чувствовала, что у нее на каждую ситуацию есть ядовитый комментарий.
Было уже около четырех часов, мы не ели и не переодевались – так и ходили в спальных футболках и трусах.
На вопрос Савы: «Можно взять банан?», когда мы шли к домику Адама мимо кухни, никто не ответил.
В комнате, наполненной самыми «сердцестучащими» воспоминаниями, был беспорядок. Если раньше небольшую запущенность можно было назвать творческой, то теперь здесь был настоящий бардак: пол усыпан набросками (некоторые из них разорваны); у окна, где несколько недель назад я позировала, – пепелище; на матрасе – несколько распотрошенных книг, по обложкам я узнала только «Рождение трагедии из духа музыки» и «Бесов» («Любимая книга Ады», – как-то сказал Антон); в углу у входа – полуразобранный рюкзак с вывалившимися из него грязными футболками (как будто рюкзак тошнило несвежей одеждой). Мы не остались здесь – Адам отодвинул бамбуковую перегородку, и мы вошли во вторую комнату. В ту ночь я подумала, что это мастерская, но это была ванная. С настоящей ванной, а не чертовым душем! Я ревниво отметила, что Тамара не удивилась ванне. Хотя, кажется, эту ледяную царицу ничем не удивить.
Ванная комната была красивой, совсем выбивающейся из аскетичной бамбуковой обстановки комнаты. На черном кафеле стояла красивая винтажная ванна на золотистых ножках. В такой могли нежиться парижские куртизанки конца XIX века. Панорамное незашторенное окно выходило на левый край бухты: небольшой кусочек моря, пещера и скальный мыс.
Ночью, когда мы с Ритой были у пещеры, в которой сидел Антон, краем глаза я видела подсвеченное окно, но не вспоминала о нем, пока совсем недавно Лина не сказала:
– Ему не обязательно выходить наружу, чтобы рисовать пейзажи. У него мастерская с панорамным окном.
– Значит, она еще не была здесь, – с удовлетворением отметила я.
– А сейчас! Самая сложная часть! – Адам подошел к ванной, заткнул ее нежно-розовой резиновой пробкой и включил воду.
– Блять! Если она горячая, я готов сделать все, что угодно,
