Шрифт:
Закладка:
Сейчас в его домике я увидела картину, написанную черными и серыми масляными красками: наша бухта в грозу, черные молнии с серыми отсветами ударяют в скалу над пещерой, от скалы откалываются графитного цвета камни и тонут в вязком море, похожем на нефть. После той грозы в домике Адама я видела карандашный набросок, очень похожий на эту картину: тоже гроза, тоже скалы рушатся в море. На наброске Адама море было бурным, пенистым. А на картине Тимура – черным и спокойным, но почему-то пугало больше. Волны – это предсказуемо, а вот в тихом омуте…
Вдруг как-то особенно громко и тревожно застрекотали сверчки. Стало казаться, что из джунглей надвигается что-то жуткое. Кончики пальцев ослабли, рот непроизвольно открылся, а дыхание замерло. Я быстро-быстро заморгала, и мне показалось, что воздух резко просветлел. Внизу, кажется у кухни, зашелестели кусты.
Я стала карабкаться быстрее, из-за чего лес по склону зашумел – я не понимала, из-за меня или это кто-то поднимается вверх за мной. Надо было замереть хотя бы на секунду и прислушаться, но сердце так отчаянно колотилось, как будто бы в каждом уголке грудной клетки, что я, подчиняясь лихорадочному ритму, ползла вверх.
Я добралась до того места, где начиналась тропа, по которой мы когда-то ходили в горы, если повернуть направо, то я окажусь у обзорной площадки, налево – у наших ворот. Еще была еле заметная тропка выше, но в тусклом лунном свете из-за бледных ватных облаков она казалась совсем нехоженой. Внизу послышался шелест, и мне вдруг стало истерично смешно. Кто же еще это мог быть?! Я расхохоталась так, что испугала саму себя.
– Веселишься? – Антон поднялся на тропу, наклонился, уперев руки в бедра и восстанавливая дыхание.
– Ты меня напугал!
– И ты решила напугать меня своим смехом?
– Нет, просто… – Я захлебывалась смехом. – Просто… кто еще может ползать по склону ночью.
– Обхохочешься просто! У тебя истерика.
– Ага. – Смех все больше походил на всхлипывания. Мне вдруг так захотелось разрыдаться. Антон подошел и внимательно посмотрел на меня.
– Может быть, тебе дать пощечину?
– Девочек нельзя, – я всхлипнула и вытерла нос, – бить.
На последнем слове я разрыдалась.
Антон подошел и прижал меня к груди, мягко поглаживая затылок.
– Тихо-тихо. Я напугал тебя, да? Тихо-тихо. Все хорошо.
– Это все ты. Из-за… – я икнула, Антон рассмеялся, и у меня не получилось сказать гневно, скорее жалостливо, – …тебя.
Я отвернулась, сняла с волос платок, который Лера повязала мне вместо резинки («Больше французского шарма, Розочка. И этот изумрудный цвет так оттеняет рыжинку в твоих каштановых волосах. Лина, как это сказать по-французски?»), и высморкалась в него. Плечи еще нервно вздрагивали, и в груди как будто кружился ураган, заставляющий грудную клетку то судорожно вдыхать, то шумно, ступенчато выдыхать.
– Все из-за тебя. – Я удержалась и икнула только после фразы.
– То есть все получилось?
– Я не знаю. – Я снова икнула. – Смотря чего ты добивался.
– Сначала успокойся, а потом расскажи мне все.
Он замолчал, я изредка всхлипывала и еще пару раз икнула. Антон нетерпеливо постукивал пальцами по стволу бамбука.
– Если я тебя обниму, ты быстрее успокоишься?
– Откуда ты…
– Я почитал твой блокнот, когда искал ту заметку, чтобы подкинуть. – Он поднял руки в защитном жесте. – Бегло пролистал, если точнее.
– Я – жалкая. – Мне снова захотелось плакать.
– Ровно настолько, насколько ты думаешь. – Он приобнял меня, как это обычно делал Адам. – Ну что, будешь вытягивать из меня энергию своей «особенной» точкой на лбу?
– Да пошел ты! – Я легонько пихнула его локтем в ребра и вывернулась из-под руки.
Антон рассмеялся.
– Успокоилась?
– Адам скорее разозлился, что я фантазирую на тему их истории, он не нервничал, это потом началось. – Я рассказала, как он пропал, но об этом ему уже поведала Лина, более красочно.
– Потому что не надо было говорить, что ты перегрелась на солнце. Если бы ты была в нормальном состоянии…
– Но я на самом деле перегрелась. Извини!
– И видела ее на самом деле?
– Мне показалось, что да. И еще! Когда Адам пропал, я рассказала про свое видение Тимуру. Он отреагировал так, как будто это невозможно. Не нервничал ни капли.
– А сегодня зачем ты к нему ходила? Он довел тебя до истерики?
– Нет. Просто я… Это личное вообще-то.
– Хотела узнать, как Адам?
Я промолчала.
– Совесть мучает?
– А тебя не мучает? Мне стыдно, что я согласилась на такое. У него нервный срыв, а ты спрашиваешь: «Как он посмотрел?», «Что он сказал?».
– Ты не думаешь, что они так спокойно реагировали, потому что уверены, что Ада никак не может связаться с кем-либо. Они считают себя настолько безнаказанными, что даже не предполагают… Даже не задумываются о том, что кто-то может знать их секрет.
– У них есть секрет. Но, может быть, это не Ада? – я пересказала Антону те разговоры, которые подслушала в Хойане.
– Тимур может мне, нам, помочь.
– Он не предаст их.
– Нужно, чтобы это выглядело не как предательство, а как самоискупление.
– Я больше не буду тебе помогать.
– Тогда не узнаешь финал истории.
Нас разбудили в пять утра. Сам Адам. Он с гонгом прошелся вдоль всех домиков.
Рита вышла, а я, уставшая после ночной прогулки, пробурчала, что приду попозже, и натянула на себя сбившуюся в ногах простыню. Мне показалось, что я заснула, но тут же из сна меня выдернул Адам. Он стянул простыню, а потом, за ногу, стянул и меня с матраса.
– Тебя до пляжа тащить?! Быстро! На пляж!
Адам вышел, жестоко хлопнув дверью.
Несколько секунд я пролежала в оцепенении, а потом резко, так, что чуть снова не упала из-за потемнения в глазах, встала и побежала на пляж.
Из соседнего домика Адам выталкивал Леру, которая пыталась объяснить, что ей нужно в душ и переодеться:
– Ну, пять минуточек! Всего лишь пять!
Остальные были уже на пляже. Сонные, растрепанные, мы оказались на пляже в том, в чем спали: в растянутых футболках и заношенных трусах. Только Антон успел надеть шорты, или так и спал в них, или вообще не ложился (мы вернулись из джунглей всего три часа назад).
Лера шепнула:
– Только бы нас не заставили делать зарядку! Я без трусов!
Лина чуть приподняла подол своей футболки, доходившей почти до колен, и шепнула в ответ:
– Me too.
