Шрифт:
Закладка:
По соседству, в клетке в виде домика, ютилась семейка гномиков. Бальтасар их создал, когда Каю было лет пять. Эти всемером не одолели и черпачка пищи, но водица была выпита, и Мария налила в их кувшинчик свежей.
Справа возле сфинкса обитала химера. Это было самое неуклюжее создание. Оно попало в мифы не иначе как из уст какого-то пьяного пастуха. Ну, какой трезвый мог выдумать животное с головой льва, туловищем козы и хвостом дракона. Соответствующими были и повадки. Эта особа то голодала до истощения, то обжиралась. От этого проистекали и все её выверты.
Следом в том же ряду жила пара перитий. Полуолени-полуптицы, они были странно-изящны. Оленьи головы с ветвистыми рогами, оленьи ноги с тонкими копытцами, а вместо крупа – птичье туловище с изумрудным оперением. Сведения о них Борхес почерпнул из средневековой книги. Та в свою очередь ссылалась на инкунабулу сожжённой в VII веке Александрийской библиотеки. И вот какое поразительное свойство перитий оттуда дошло. Когда такое существо освещено солнцем, то отбрасывает тень, имеющую очертания не птицы и оленя, а человеческой фигуры. Тень эта как бы дух умершего, но не обычного покойника, а изгоя, человека, почившего на чужбине и без покровительства свыше.
Глядя на эту пару, Мария непременно вспоминала родных. Узнать бы о них – об отце, матушке… Живы ли, а если нет, то где и когда… Но солнца не было, и теней перитии не отбрасывали.
От этого грустного обиталища Мария, как правило, направлялась к алькову с балдахином. Тут гнездилась юварки – полуженщина-полуптица. Её тело было покрыто шелковистым опереньем, а руки вздымались вместе с крыльями. Глядя на юварки, Мария вспоминала сказки своего детства и самую любимую – про девушку-журавушку. А ещё юварки напоминала Марии её юность. Она была так же неприхотлива и скромна в еде, как и эта женщина-птица. Но в отличие от юварки, у Марии сохранились воспоминания, и, садясь за стол, она иногда вздыхала о былых гастрономических возможностях.
К стойлу фавна Мария подходить не любила. От него пахло козлом, поскольку низ его фигуры был козлиным. Но самым неприятным был даже не запах. И не рожки на низком лбу, не уши остроконечные. Самым неприятным в его обличье были глаза. Воткнутые по сторонам клювастого носа, эти буравчики смотрели похотливо и пакостно. Что могло изменить их выражение, так это еда – сатир был отъявленный обжора. И чтобы сразу отвязаться от его мерзкого взгляда, Мария заполнила его кормушку с верхом.
Дальше шли стойла и клетки чеширского кота, гиппогрифа, азриэля, минотавра, бурака, лунного зайца…
Последним в этой череде был кентавр. Как и мифического прототипа, его звали Хирон. А вот по обличью… В каком настроении творил его Бальтасар – в гневе ли, в приступе ли сарказма, – Мария не ведала. Но из мифического титана он превратил кентавра в лилипута. Мужской торс, конский круп, но всё это маленьких, величиной с барашка, размеров.
Всякий раз, глядя на это самое умное и самое, пожалуй, несчастное из всех здешних обитателей существо, Мария вздыхала. Как его утешить, как развеселить? Однажды она попыталась сблизить его с юварки, той полуженщиной-полуптицей. Увы. Ничего хорошего из этого не вышло. Они были разного поля ягоды, кентавр и юварки, – разными по фантазийной природе, разными по воплощению, разными, наконец, по размерам. От такого полнейшего несовпадения кентавр ещё больше затосковал, и Марии едва удалось выходить его.
Копаясь в мифологии, Мария обнаружила, что Иксион, прародитель кентавров, за грехи был наказан Зевсом. Хотела было намекнуть об этом Бальтасару, да передумала. Хирону от этого легче не станет, а Бальтасар едва ли станет осмотрительней в своих причудах.
В стойле у кентавра было чисто – он был аккуратный и чистоплотный, не чета соседям, и сам всё незаметно сбрасывал на транспортёр. Мария разложила в его миске завтрак и чуть заметно улыбнулась. Хирон поймал её взгляд и кивнул. У него единственного из всех здешних обитателей да ещё у юварки имелась ложка.
Задав корм, Мария убралась в бестиарии и, затворив его, отправилась в жилую зону. Она собиралась немного передохнуть, но ноги сами понесли её на половину сына.
Маленькая прихожая. На жёстких подвесках три распахнутые клетки. Кай никогда их не запирал. Одна клетка была пуста. Это сумрачный Алконост опять забился куда-то в ожидании хозяина. Его печальное человеческое лицо могло появиться в самом неожиданном месте и в самое неподходящее время. Вещий Гамаюн сидел поверх клетки. Обликом он походил на древнего кудесника, отчего речь его казалась старческим бормотанием. И только Сирин – сладкозвучная птица с женским лицом и обнажённой грудью – выглядела из всей троицы счастливой. Закатывая в истоме глаза, она без конца заливалась на все голоса и извлекала из своего серебряного горла самые немыслимые рулады.
В спальню сына Мария только заглянула. Тут, как всегда, всё было аккуратно прибрано. Её больше интересовал кабинетик, и она сразу последовала туда. Все компьютеры находились в рабочем режиме. Это Марию удивило. Забыл отключить? На него не похоже. Подошла к высокому креслу, заглянула за спинку. Так и есть! В кресле сидел двойник Кая – его голографическая копия. Причём не просто «пугало огородное», истукан – действующая модель.
Мария усмехнулась и вздохнула. Сторонний глаз едва ли отличил бы эту подмену, настолько всё, казалось, учтено и продумано – и эти точные касания пальцев, и этот поворот головы, которым Кай отбрасывает пряди, и эти посвисты, которыми он сопровождает размышления… Сторонний глаз – он и есть сторонний. Но её, мать, на этом не проведёшь. Любая мать разглядит подмену.
Уловку с двойником Кай придумал недавно. Это началось с тех пор, как он без ведома центра стал покидать базу. Так он усыплял бдительность АЙКа[5], этого их электронного стража и опекуна.
Мария присела в соседнее кресло. Не удаётся пристально разглядеть сына – он всё хмурится, отворачивается от прямого взгляда, – так хотя бы за двойником понаблюдать. Светлый чуб, чуть скуластое широкое лицо, прямой нос, большой рот, крепкий подбородок. Ничего, ни одной капли от её восточной породы. И на Бальтасара не похож. Вылитый русак – весь в бабушку пошёл. Истехонная бабушка
