Из капсулы Мария прошла в транспортный ангар. Именно отсюда часа два назад улетел сын. Гидравлика, отметила Мария, сработала чётко. Шлюзы она на всякий случай проверила под давлением – герметика не подвела.

Более наверху было делать нечего. Мария спустилась на средний уровень. Здесь располагались системы жизнеобеспечения. Датчики системы сбора и очистки воды показывали норму. Возле лифта параллельным каналом шла система очистки и регенерации воздуха. Здесь тоже всё было по-штатному. Энергосистема работала в экономичном режиме. Очередная передача энергии по полупроводникам намечалась через неделю, и автоматика сама перешла на ограничение.

Все системы жизнеобеспечения контролировались компьютерами. Большой нужды в их проверке не было. Но Мария намеренно обходила их, прилежно снимая показатели и сличая их со штатными цифрами. Вся эта рутинная работа требовалась не столько станции, сколько ей самой. Как ещё было отвлечься от беспокойных мыслей!

Когда технический осмотр подошёл к концу, Мария спустилась вниз. На очереди был бестиарий. Но прежде чем отправиться туда, Мария пошла переодеться – не могла же она заявиться в бестиарий в домашнем халате.

За годы, проведённые в подземелье, Мария свыклась со своей участью, как, возможно, узник свыкается со своей камерой. Но как человек восточного воспитания, она умудрялась находить в этом положении свою поэзию. Для Бальтасара подземелье было станцией, Уральским филиалом, изредка – чертогами, так он отдавал дань уважения китайской мифологии. Кай называл своё обиталище коротко – база. А Мария всё выдумывала. То представляла, что анфилада помещений станции – это этажерка большого воздушного змея. То – колотушка счастья[3] в руках доброго подземного духа. А особенно ей нравилось сравнивать эти гроты со стрекозой томбо. Два помещения спереди – одно её, другое Кая – это глаза. Квадратная гостиная – голова. Слева от неё кухня, справа центр управления – это как бы укороченные крылья. Овальный зимний садик, примыкающий к гостиной, – туловище. А длинный коридор, оканчивающийся бестиарием, – её хвост. Стрекоза томбо, по старинным поверьям, приносит удачу и счастье; это мужественное насекомое. Изображения стрекозы Мария вышивала на детских кофточках Кая. Но главное, почему ей нравилось это название, – оно напоминало о родине. Бальтасар своё Альпийское подземелье в минуты благодушия величал «мой маленький Париж». А Мария этот Уральский филиал про себя называла Томбо – такое имя в старину носил Японский архипелаг, контурами напоминающий стрекозу.

Воздушный змей, колотушка счастья, стрекоза томбо… Без поэзии Марии было бы не вынести своего многолетнего затворничества.

Облачившись в синий полукомбинезон, Мария поспешила в бестиарий. Ещё издалека, из коридора она заслышала посвисты, рычание, визг, клёкот. Каждый обитатель подземного подворья выражал своё нетерпение по-своему. Громче всех возмущался Небесный петух – его кукареканье не иначе достигало самой Поднебесной, по представлениям которой он был создан.

Небесного петуха Бальтасар подарил ей семь лет назад, на тридцатилетие. Создав этого пернатого горлодёра, Бальтасар тем самым положил начало своему жёлтому периоду, так он окрестил все воплощения китайской и японской мифологии. Треглавые драконы, женоподобный демон Якша с конской головой, демоны Ахо и Расэцу – один с бычьей, другой с конской головами, пернатые обезьяны, а ещё две однокрылые птицы, которые представляли собой супружескую пару. Для них Бальтасар соорудил нечто вроде храмовых ворот Тории… [4]

До жёлтого у Бальтасара был голубой период: он фантазировал на темы своего соотечественника Кортасара, воплощая фамов, хронопов, надеек… Эти опыты в целом закончились неудачей. Ни фамы, ни хронопы не прижились. Но Бальтасар не огорчился. Он заключил, что всё закономерно: эти существа – плод воображения, чистого интеллекта, а не традиции.

Зато красный период оказался успешным и плодотворным. Бальтасар отдал дань уважения Борхесу, другому своему соотечественнику и даже какому-то пращуру по материнской линии. Больше того, из творчества Борхеса произошло название этого подворья – бестиарий и воплотилась самая его многочисленная колония. Гарпии, мандрагора, химера, саламандра, валькирии, амфисбена, голем, ганиэль, наги, симург, уроборос, брауни, норны, ламии… Кого тут только не было. Мария даже путалась первое время, не зная, кого как называть, до того их было много. И что самое удивительное – почти все они прижились. «Что значит традиция!» – поднимал палец Бальтасар.

И был ещё один период. Бальтасар назвал его русским. Из-под его руки возникали персонажи язычества, средневекового фольклора и поэтического творчества. Сначала три птицы с человеческими лицами – Гамаюн, Сирин и Алконост. Бальтасар подарил их сыну. Потом пошли ехидна, ведьма, упырь, оборотень, вурдалак… Появился ещё Черномор, но он был слишком летучий, его вынесло в вентиляцию.

Бионикой Бальтасар занимался с юности. Ещё в Сорбонне, будучи бакалавром, он постоянно носился с биопластикой. Эту массу он, казалось, носил в кармане и там всё мял и мял, а потом, как фокусник, вытаскивал из складок плаща самодельных живых червяков, жужелиц, лягушек…

Он не знал удержу, Бальтасар. Из-под его руки выходили всё новые существа и твари. Для него не существовало запретов. А Марию это постоянно тревожило. Где же предел? Ведь не может же не быть предела!

Мария отворила кодовый замок. Его пришлось поставить после того, как несколько раз бестии расползались и разлетались. Иных уже находили в отстойнике регенерации.

– Ну что, крикуны, – чуть виновато сказала Мария, – проголодались?

Пусть и немного, но с утренней кормёжкой она запоздала. В ответ раздался клёкот, шум крыльев, скрежет зубов, перестук копыт. Радость в этих звуках мешалась с осуждением. А из клеток, стойл, насестов и коробов на неё уставились десятки пар разновеликих и разноцветных глаз.

Мария живо окинула взглядом все уголки бестиария. Всё как будто в порядке. Персональной помощи, похоже, никому из обитателей не требовалось. И более не мешкая, она принялась задавать корм.

Бальтасар – выдумщик. Однако с пищеварением он, по счастью, много не мудрствовал. Все существа были ориентированы на биомассу. Правда, одни предпочитали в холодном виде, другие – в горячем. Но со временем Мария приноровилась и теперь уже без запинки подавала кому из холодильника, кому из термочана.

Первым в ряду справа обитал сфинкс. Был он величиной с собаку, но повадками напоминал не живое существо, а своё каменное изображение. Он не то что не пошевелился, а даже глазом не повёл, когда в чашку опустился черпак биомассы. Мария ни разу не видела, как он ел. Видимо, это происходило, когда все спали. Но отходов у него было не меньше, чем у других равновеликих ему.

Напротив сфинкса слева гнездился гриф. Полулев-полуорёл, он был жёлто-бело-алый, как флаг давно не существующей мифической державы.