в себя, у подростков, у юношей это бывает. Но после, уже оставшись наедине, поняла – нет. Взгляд этот был не от задумчивости, не от рассеянности. Отнюдь. Глядя – не глядя на неё, Кай о чём-то говорил. Что и о чём – Мария никак не могла вспомнить, настолько этот отчуждённый взгляд – она наконец нашла ему определение – парализовал её.

Мария села на кровати. За обширной сёдзи сверкало солнечное утро – звуко– и фотореле, как всегда, срабатывали чётко. Глядя на пейзаж, который открылся взору, – река, ивы, корова с телёнком, Мария охватывала всё пространство, самые дальние уголки луговины, обрамлённой дальними горами. Но глаза упорно возвращались к корове и телёнку. Корова добросовестно щипала клевер, а телёнок-сеголеток тыкался в разбухшее вымя и тянул молоко. Молока было так много, что он не успевал его сглатывать, оно текло мимо, скатываясь с его волглых губ под копытца. Корова брела, будто не обращая на него внимания, поглощённая важным делом насыщения. А телёнок сердился, смешно взбрыкивал, бычился, но куда ему было деться – так и плёлся за нею, точно привязанный к вымени белым тягучим поводком.

Мария очнулась от боли. Она поймала себя на том, что сжимает соски. Что за наважденье! Что за напасть такая! Схватив «стек» – переносной пульт, – она не глядя торкнула кнопку. Экран стены померк, затянулся жалюзи, по потолку зажглись потайные бра.

Несколько минут Мария сидела без движения. Досада не проходила. Она с силой надавила на глаза, словно освобождаясь от видения, потом потёрла виски. Таймер показывал семь. Рано. Однако валяться в постели и томиться в догадках не имело смысла. Мария решительно откинула одеяло, опустила ноги. Мягкие туфли были на месте. Поверх голубой ночной сорочки она накинула сиреневый халат.

День начался с утреннего моциона. «Гигиена – залог здоровья, – твердит Бальтасар. – А в наших условиях – основа». В этом он педант – не чета ей. Впрочем, сегодня Мария даже охотно отдалась этим тренажёрам, массажёрам, гидро– и кислородным душам. Задавая рабочий ритм, это всё отвлекало от невесёлых мыслей.

Завтракала Мария, как нередко случалось в последнее время, в одиночестве. Кай, видимо, ещё не проснулся. Биотостеры, витакофе – таков был её традиционный завтрак. Ела Мария без аппетита, однако дисциплинированно. «Как та корова», – грустно усмехнулась она.

Стол, как обычно, был накрыт в просторном зимнем садике. По шпалерам стеклопластиковой загородки ползли декоративные лианы, в глубине густо зеленели папоротники, на их фоне побеги китайского бамбука напоминали выцветшую акварель. Мария перевела глаза на деревце японской вишни, коснулась взглядом листьев хиноки – изящного кипарисовика – и слегка наклонила голову. Такую зелень она привечала с детства. Зелень всегда отвечала ей взаимностью – едва видимым трепетом листьев. Почему же это зелёное великолепие оставляет равнодушным Кая?

Мысль о сыне опять кольнула сердце. Тут из дальнего угла садика, откуда-то из гущи папоротников прянула серая тень. Она стремительно пересекла пространство и концом крыла чиркнула Марию по щеке. Это был Алконост – любимец сына. Мария в испуге схватилась за щеку. Крови не было. Досада мешалась с удивлением – надо же, уловил! Тут же встрепенулась – о чём это он? – выскочила из-за стола и стремглав бросилась на половину сына. На дверях Кая краснела магнитная стрелка – острие её целило вверх. Неужели ни свет ни заря усвистал в капсулу? Мария – в чём была – кинулась к лифту. Лифт бесшумно потянул её вверх. Через несколько мгновений дверцы открылись. Пройдя через каскад шлюзов, Мария очутилась на НП. Круговая панель мигала рабочими огоньками, экран компьютера мерцал в нейтральном режиме, стереотруба с инфракрасным излучением была зачехлена. Улетел, поняла Мария, бросив взгляд на датчики ангара. Горло сдавила обида – даже не сказался. Ноги подкосились, она боком села в рабочее кресло и почти машинально коснулась кнопки поворота. Турель плавно поплыла по кругу. Бальтасар шутит, что отсюда, с вершины Уральского хребта, открываются все земные закоулки: справа видна Фудзияма, слева – Эйфелева башня. Или наоборот. Теперь эта шутка вообще не имела смысла. Плексигласовый колпак был окутан серой пеленой. В стекло, точно саранча, бились пепел и сажа. Было не видно ни зги, как сказал полузабытый русский поэт, – всё было мрак и вихорь. Однако Мария упорно вглядывалась в эту пелену, словно в силах была пронизать её. Куда-то туда, сквозь прорву дыма, пепла и сажи опять умчался Кай. Сердце Марии защемило. Что его несёт в эту непроглядную мглу? И зачем?

Вот он летит на своём сверхзвуковом дельтаплане, похожем на распущенный за плечами плащ. Он подобен демону, печальному изгою, которого знал или видел другой полузабытый русский поэт. Но куда он летит?

Слёзы обиды сменились слезами жалости.

– Бедный мальчик, – застонала Мария, – зачем ты явился на этот свет, на этот серый свет? И зачем мы все явились сюда?

2

Что влекло Кая наружу, в эту серую прорву, он и сам не ведал. То ли любопытство, которое во все времена будоражило юные натуры, то ли удивление перед этим грозным, бушующим миром, то ли сладкий ужас неизвестности. Только с тех пор, как он сделал первый самостоятельный вылет, его вытягивало из бункера, словно сквозняком. Редкую неделю он не отправлялся на разведку, а в последнее время стал вылетать почти через день. Правда, от базы всё же далеко не отрывался, кружась в секторе юг-запад.

Следов жизни на земном пепелище сохранилось мало. Инфракрасная стереотруба выхватывала отдельные очаги. То змея мелькнёт меж валунов, то крыса замрёт, как в стоп-кадре, то оживит пустоту стайка рыб, жирующих или издыхающих на мелководье.

Крупная живность встретилась Каю на самом дальнем маршруте – в прикаспийских песках. Это было в начале апреля. В обзоре стереотрубы мелькнул табунок лошадей. Он сразу понял, что это лошади, хотя живьём их никогда не видел. Сбросив скорость, Кай вывел изображение на монитор. Тощие лошадёнки брели в поисках какой-никакой былинки. Но в складках местности, как и всё вокруг продуваемой, заваленной следами пожарищ, только кое-где гнулись охвостья каких-то прошлогодних стеблей. «Третья луна, – поясняла мать. – Для этих мест время бескормицы. Тем более сейчас, когда солнцу не пробиться». Кай пригляделся. Что-то в силуэтах лошадей показалось ему странным: длинная шерсть, короткие ноги… Включил идентификатор – на дисплее появилась характеристика. Но она ещё больше озадачила Кая. Это были тарпаны – дикие лошади, которые исчезли как вид ещё в девятнадцатом веке, то есть двести лет назад.

Среди взрослых особей вились полдюжины жеребят. Один из них был о двух