Потом, когда я уже стал учиться, то не раз обращался к этому рисунку, воображая, что это крепость Измаил, а позднее – что это бастионы замка Иф. А Уча, когда дарил этот рисунок, пояснил, что эту крепость строили из его облаков. Он подбирал облака и посылал в ту сторону, чтобы не переводился строительный материал. Слышать такое даже в детстве было странно. Но Уча до того убедительно объяснял, что сомнения как-то таяли, словно облака, утекавшие за горизонт.

Однажды обострение случилось почти сразу, едва Уча вернулся из больницы. В то лето дули беспрестанные суховеи, а в августе занялись похожие на пожары закаты. Вот такой закат и пал Уче на глаза. Закат полыхал сквозь длинные облака, напоминая горящий сруб, охваченный огненным маревом. Уча тыкал в небо пальцем, губы его кривились, грудь сотрясала икота, а изо рта вырывалась розовая пена. «Господи! – крестилась его бабка. – Бедное дитятко! Не забыл… Доколе же, Господи?!» И велела нам бежать к председателю, чтобы тот дал машину.

И ещё один рисунок, что вышел из-под руки Учи, я запомнил. Он рисовал его сначала карандашом, а потом акварельными красками. На листе был изображён дворец. Построенный из продолговатых светлых блоков, он походил на лёгкое облако, пронизанное лучами. Впечатление создавали его прозрачные, будто хрустальные, стены, а ещё – птицы, что обитали внутри. Мы были в недоумении – ведь это не скворечник, не клетка, пока Уча не пояснил, что внутри не птицы, а люди. Мы пригляделись. За хрустальными стенами проявились лица. По дворцу летали не птицы, а крылатые люди. А чтобы нас окончательно в этом убедить, Уча изобразил парящих людей и за пределами прекрасного дворца – одни стояли возле колонн, другие опускались на дворцовую площадь, а третьи парили над крышей. И что самое замечательное – у всех были счастливые открытые лица.

Облик счастливых людей окрылил нас. После этого мы принялись сооружать крылья. Мы мастерили их из вощёной, пропитанной солидолом бумаги, из обрывков толя, из мешковины и вовсю прыгали с дровяников, мечтая тоже воспарить, пока один из нас не разбился настолько, что его увезли без сознания в больницу.

Я не помню всего, что там было, в нашем посёлке. Помню только, что однажды Уча куда-то исчез и больше уже не вернулся. А следом исчезла и его бабка. Осталась от Учи только светлая, как облачко, память да ещё рисунок.

Служить я попал на Северный флот. Наш сторожевик гоняли по акваториям Баренцева и Белого морей. А однажды направили на Соловки. Вот тут-то всё и замкнулось.

При виде Соловецкого кремля в памяти моей возник Учин рисунок. Я немедленно написал домой, и мне этот рисунок выслали. Всё, что рисовал Уча, устремляя глаза в облачную даль, предстало передо мной воочию, а то, что предстало, полностью соответствовало рисунку. Я специально сравнил валуны в кладке Северной башни с теми, что изобразил Уча, и не нашел никаких различий.

Смятенный и очарованный, я долго сидел на берегу гавани Благополучия и смотрел на закат. У ног плескалась зелёная вода. Круги от весёлка преподобного Зосимы Соловецкого сшибались с зыбью очередного ядерного взрыва, докатившегося с Новой Земли или Хиросимы. И вот тогда я вспомнил другой рисунок Учи – хрустальный дворец и парящих счастливых людей.

С тех пор, точнее с того места в изменяющемся пространстве, я брожу по свету в надежде отыскать то, что видел Уча. Сердце моё, как картушка намагниченного компаса – повсюду, но стопы мои застыли посреди вновь заброшенных и вновь ставших залежными земель. Пыль, поднятая конницей Чингисхана, почти улеглась, только пахнет ещё пряным духом шафрана, что принес на лошадиных гривах и хвостах Удэгей, потомок Батухана, вернувшийся из похода к Ионическому морю. Я гляжу на все четыре стороны света, пытаясь связать концы и начала. Кругом ни варана, ни орла. Только суховей гонит из конца в конец огромный ком перекати-поля. Что это, гадаю я. Каркас облака, которое из далёкой дали отправил мне Уча? Или молекулярная решётка чьей-то не воплощённой мечты? Или остов глобуса как зримое напоминание того, что ковёр пространства уже сворачивается в изначальный свиток?

Обернувшись

Час мыши, или Сто лет до рассвета

Роман

Мышка бежала,

Хвостиком махнула…

Русская народная сказка

Часть I

1

Небесный петух клюёт звёзды и горланит на всю Вселенную. Нет, не так. Это не Небесный петух, а вполне земной – чёрный с алым гребнем – хлопает крыльями, сидя на насесте, и кукарекает. Или нет. Это беспокойная бабушка, хлопоча над внучкой, касается щеки её рукавом кимоно и всё пытается добудиться: «Ма-ри-ко! Ма-рико! Ма-рико!»

Тягуче – до слёз – зевнув, Мария разлепила веки. Было темно. Остерегаясь расплескать чашу сна, она вновь прикрыла глаза, надеясь додремать, и ме-е-едленно повернулась на правый бок. Увы. Сон потёк мимо век. К изголовью на мягких лапах подкралась тревожная истома. Мария раздосадованно откинулась на спину. Что это? Она стиснула ладонями груди, так что отозвалось в крестце, огладила живот, коснулась низа. Началось или рано? Рано. Она облегчённо, но больше разочарованно вздохнула. Может, ожидание и было причиной тревоги?

Всё ещё пытаясь приманить сон, Мария сильно зажмурилась, наглухо затворяя глазные раковины, и затаила дыхание. Тщетно. Сон окончательно оставил её. Она разочарованно застонала, шибанула с досады пяткой – постель отозвалась виноватым вздохом. Этого звука было достаточно, чтобы началось утро. За окном – стекло-полимерной стеной, украшенной как сёдзи[2], – зазеленело, потом на глазах окрасилось желтизной, а затем розовым. Как по мановению сигнала встрепенулась первая пичуга, подав робкий писк, отозвалась другая. Подъём пошёл по ускоренной программе.

Мария выпростала из-под одеяла руки. Утренняя прохлада коснулась кончиков пальцев, мигом достигла шеи, пробежала по позвоночнику, отозвалась в лопатках, обтекла ягодицы. Марию пронизал лёгкий озноб. Она глубоко потянула ноздрями. Речная свежесть, волглая прель лотосов – от этих запахов, от избытка кислорода закружилась голова. На миг прикрыв глаза, Мария замерла. Странно. Всё как будто было в порядке – и внутри, и снаружи. Что же подняло её спозаранок?

– Кай, – распахнув глаза, выдохнула Мария. Имя сына окончательно привело её в себя. Вот что разбудило её. Вот отчего возникла тревога. Вчера она перехватила его взгляд. Она никогда прежде не замечала такого взгляда. Кай смотрел на неё всегда вскользь, почти мимо. Мария пыталась оправдать его: мол, задумался, ушёл