Шрифт:
Закладка:
Аполлон Григорьевич отправил чиновнику сыска строгий взгляд: «Молчать!»
– Не могу представить, – поспешно ответил сам.
– Все эти годы она не выпускает из рук две тонкие палочки, которые считает коньками! – объявил Тимофеев. – Никогда не расстаётся с ними. Когда палочки изнашиваются от трения и ломаются, даём ей новые. Примерно раз в год меняем. Без них у неё случается приступ истерии.
– Что она делает? – спросил Ванзаров.
– Тихая, молчаливая, смотрит в одну точку. Бедная женщина навсегда ушла в свой мир.
– Вам известно, что стало причиной такого состояния?
Тимофеев не одобрял вопросы от незнакомого господина, не имеющего к медицине никакого отношения. Врачи это сразу чуют.
– Нам по секрету сообщили, что она пережила тяжёлое нервное потрясение. Что-то связанное с коньками.
– А давайте пройдём в палату, – поторопился Лебедев, чтобы не явились новые опасные вопросы.
Доктор просил следовать за ним.
На больничной кровати, застланной серым одеялом, в халате мышиного цвета сидела худенькая женщина. Смотрела перед собой, но не видела, кто появился перед ней. Правая рука сжимала две палочки.
Ванзаров взглянул и сразу вышел.
Аполлон Григорьевич догнал на улице. От возмущения не мог подобрать слов:
– Ну знаете, друг мой… Должны быть какие-то границы… Я вас ценю, конечно, но вы превзошли себя. Договариваюсь с Тимофеевым, умоляю, мёрзну битый час на морозе, слушаю всякую чушь, и ради чего? Чтобы вы вошли в палату и удалились с гордым видом? Дескать, ничего достойного моего драгоценного внимания. Как это понимать? Извольте объяснить.
Ванзаров смотрел в глаза великого криминалиста без робости:
– Мадемуазель Жом, начальница убежища для девочек, уверена, что Екатерина Люлина умерла. Так ей сказали на Пряжке. Похоронена в безымянной общей могиле на Волковом кладбище. Понимаете, что это значит?
Лебедев промолчал. Иногда его мнение не требовалось. Эти моменты он научился различать.
– Господину Куртицу хватило денег и связей объявить Люлину мёртвой, навсегда спрятать в больнице. Концы в воду. Вернее – в приют идиотов, – продолжил Ванзаров, – никто не докопается. Чисто сделано. А потом отмывать свой грех всю жизнь.
– Для Люлиной это к лучшему.
– Может быть, я не доктор. Аполлон Григорьевич, как считаете: дети должны расплачиваться за грехи своих отцов?
Криминалист хмыкнул:
– Я, знаете, не силён в философии. А ваше мнение?
– Не знаю. Спросить не у кого. Зато знаю, почему жена Куртица наложила на себя руки.
– Почему же?
– Причина – не только мерзкий поступок её деверя, Якова Куртица.
– Да почему же? – в нетерпении спросил Аполлон Григорьевич. Любопытство – это болезнь. В своём роде.
– Потому что в этом деле всё не так, как кажется, – ответил Ванзаров. – Истина перед носом. Увидеть её почти невозможно. Она слишком проста и неприятна.
Лебедев ждал. Продолжения не последовало. Эта манера умолкать на самом интересном месте жутко злила. Уговаривать бесполезно. Ванзаров замолкал как скала. Значит, что-то недовыискал.
– Грехи отцов, грехи детей, кто за кого расплачивается… Это не для меня. Вот потому не завожу семью, чтобы потом не было мучительно больно, – сказал Лебедев, помахивая походным саквояжем. – От вашей философии аппетит разыгрался. Поехали ужинать.
– Аполлон Григорьевич, прошу сравнить надпись на игральной карте с этим почерком. – Ванзаров протянул несколько листов. – И прошу, займитесь тем, что привёз Бранд. И табакеркой тоже. Это очень срочно.
– Позвольте, а «Пивато»? – страдальчески вскрикнул криминалист, обнаружив, что его обжулили нагло и цинично. Как всегда. – Я честно заслужил ужин.
– Долг за мной, – ответил Ванзаров. – Хорошо, что пролётка, на которой приехал, дожидается. В такой глухомани – большая удача.
76
«Повезло. Чудом повезло пережить этот день».
Примерно так думала собачьим умом Монморанси, когда всё закончилось.
Вначале ничто не предвещало беды.
Мистер Джером с мистером Тухоффом восседали за стойкой бара «Медведь». Почётных гостей буфетчик обслуживал со всем старанием, поднося к разным сортам водки наилучшие закуски. Где-то до пятого или седьмого сорта, считать Монморанси не умела, шла дискуссия о театре, выставках и русской литературе. Тухля, или Мерзкий Толстяк, как прозвала человеческое существо собачка, обучал Джерома тому, о чём у него будут спрашивать журналисты. Англичанин честно пытался запоминать жуткие русские названия «Руслан и Людмила», «Царь Фёдор Иоаннович». Выходило неважно. Вся надежда, что репортёры будут сами называть, а ему останется соглашаться.
Между тем сорта водки менялись и менялись на барной стойке. Катастрофа началась после десятого или двенадцатого сорта. Монморанси не помнила. Мерзкий Толстяк вдруг потерял человеческое обличье, это собачка сразу учуяла, и превратился в весёлое животное, буйное животное, неуправляемое животное. Он вскочил на барную стойку, разметал рюмки и стал выплясывать танцы диких народов мира, незнакомых с прелестями цивилизации. Тех народов, что поедают джентльменов-путешественников в копчёном или сыром виде всей деревней. Монморанси ожидала, что нечто подобное случится сейчас. Такие хищные танцы изображал Мерзкий Толстяк.
Вместо того чтобы осудить и прекратить безобразие, мистер Джером подзадоривал воплями и хлопал в ладоши. Монморанси приготовилась к худшему. И оно случилось. Минуя мелкие подробности вроде прыжков Мерзкого Толстяка по столам и падения с ломанием стульев, следующее воспоминание Монморанси отпечаталось ярко.
Они куда-то едут в пролётке, любимый хозяин собачки полулежит на диванчике, Мерзкий Толстяк требует остановить у магазина, дивно пахнущего сырым мясом и битой птицей. Спрыгивает с пролётки, вбегает в магазин, сразу выбегает из него с огромной кадкой, в которой колосится пальма. Мерзкий Толстяк запрыгивает в пролётку, кричит: «Гони!» Пролётка срывается с места. Монморанси дрожит, боясь быть потерянной навсегда. Мерзкий Толстяк, обнимая пальму, кричит на всю улицу: «Свободу деревьям, зверям и птицам!» Посреди улицы стоит человек в чёрной шинели с шашкой, грозит кулаком. Мерзкий Толстяк показывает ему язык и падает вместе с пальмой на хозяина.
Дальше что-то было, что Монморанси не хотела вспоминать. С бешеной ездой и бегством от городовых.
Ещё одна вспышка: пролётка стоит у большой витрины, в которой господин приятного вида переодевает манекен. Мерзкий Толстяк вбегает в магазин, хватает манекен, прыгает в пролётку с хохотом. Пролётка куда-то мчится.
Уже темно, горят фонари. Монморанси выглядывает из-под руки хозяина, видит, как Мерзкий Толстяк с пальмой и манекеном под мышками пытается поцеловать Джерома, тот еле шевелится. Мерзкий Толстяк что-то кричит извозчику, спрыгивает и исчезает в темноте. Пролётка трогается. Едет, останавливается. Монморанси высовывает мордочку и не может поверить: они около дома, то есть у гостиницы «Франция». Какое счастье! Мерзкого Толстяка нет, её не потеряли, хозяин жив, с трудом возвращается к жизни.
«Повезло.
