– Чистая случайность, – сказал Ванзаров, как бы прося прощения. За себя и психологику, которая знала привычки криминалиста лучше его самого. – Что удалось узнать у пристава Иванова?

Перенеся стул к Ванзарову, Аполлон Григорьевич подробно, в красках пересказал всё, что ему выложил отставной пристав. От красок мы вас избавим. Они не для печатного слова. Грязи и так предостаточно.

– Вот что натворил в убежище братец вашего чудесного Куртица, – закончил он рассказ, густо пересыпанный крепкими выражениями. – Я бы с него живьём шкуру снял и солью посыпал.

Выслушав, Ванзаров молчал. Как будто не находил слов. Слова были. Произнести их вслух нельзя. Пока нельзя.

– Благодарю, ваши сведения бесценны, – наконец сказал он. – Где теперь эта Люлина?

– В доме умалишённых на Удельной. Я телефонировал, они нас ждут, – ответил Лебедев, умолчав, что главный врач был счастлив повидать светило криминалистики лично. Иногда у Аполлона Григорьевича прорезались хорошие манеры. Редко, но бывало. Иначе как бы его актриски терпели. – Едем сейчас.

– Встретимся у больницы через три часа, – ответил Ванзаров, вставая. Он так и не снял пальто. – Перед такой важной встречей необходимо повидать кое-кого. Обещаю в этот раз не опоздать.

73

Дети ели торопливо. Плошки не оловянные, как заведено в сиротских домах, белые фарфоровые тарелки. Ели настоящими металлическими ложками, не деревянными, рассажены за двумя длинными столами. Самые маленькие уже самостоятельно скребли тарелки. Напротив них – постарше, лет десяти. За другим столом девочки-подростки лет четырнадцати и несколько молодых девиц шестнадцати-семнадцати лет. Воспитанницы в одинаковых серых платьях-балахонах ели молча, глядя в тарелки, не шушукались, не толкались, не смеялись. Дисциплину держала воспитательница в чёрном форменном платье, затянутом в талии армейским ремнём. Рукоятка хлыста торчала у неё за спиной. Заметив непорядок, она рявкнула:

– Не сметь хлебом тарелку вытирать! Блюсти манеры!

У открытой двери Ванзаров задержался, пока сопровождавшая дама настоятельно потребовала следовать за ней.

В убежище «Исток милосердия» содержалось двадцать шесть воспитанниц. Пока Ванзаров считал по головам, одна девица послала ему улыбку. Улыбку знакомую. Так улыбаются девочки столичных улиц, когда ловят клиентов или попадают в полицейский участок после редких облав. Улыбка наглая и жалкая, дерзкая и грустная. Она всегда вызывала у чиновника сыска беспомощность: исправить нельзя, осуждать невозможно. Выживают как могут. Начинать приходится рано. А вот малышек, что получали коньки в Юсуповом саду, узнать оказалось непросто: будто все на одно лицо.

– Прошу следовать за мной.

Ванзаров подчинился. В главном коридоре двери закрыты наглухо, деревянный пол чисто выметен, голые крашеные стены без картин. Убежище для девочек строгостью напоминало казарму. Вместо запаха сапог и солдатского пота – смесь мужского одеколона и сигарного табака. Ванзаров был уверен, что его нос не ошибается.

Воспитательница постучала в массивную дверь, в которую упирался коридор, сунула голову в проём, сообщила о госте из полиции и распахнула створку.

Ванзаров вошёл.

Тесный кабинет начальницы убежища, мадемуазель Жом, напоминал вернисаж фотографий. Плотно, до самого потолка, стены увешаны рамками. Снимки довольно однообразные: строгие девицы в передниках горничных. Попадались общие портреты воспитанниц, а также редкие фотографии молодых женщин с детьми. Хозяйка кабинета сидела за дубовым столом, на котором выстроился забор фотографических рамок. Она не вышла навстречу, не поднялась, будто нарочно откинулась на спинку массивного резного кресла.

– Глядите-глядите, господин Ванзаров, нам есть чем гордиться, – сказала она, щеря улыбку и сцепив перед собой когтистые пальцы. – Четверть века готовим отменную прислугу.

Голос старческий, с мягкой хрипотцой, взгляд цепкий, настороженный. Мгновенный портрет, составленный на катке, подтвердил: старуха хочет казаться глуповатой, хитра и умна. Простое чёрное платье с глухим воротом, из украшений – скромная цепочка с крестиком.

Сопроводившей даме Ванзаров назвался чиновником полиции, без фамилии.

– Рад, что представляться не надо. – Он стоял с шапкой за спиной. Сесть ему не предложили. – Значит, известно, чем занимаюсь.

– Ох, какое горе, – вздохнула мадемуазель Жом без намёка на сожаления. – Бедный Ванечка, такой славный мальчик, такой талант и так рано покинул нас.

– Он был тут частым гостем?

Глаза мадам сощурились змеиными щёлочками.

– Намекаете, господин Ванзаров?

– Утверждаю, мадемуазель Жом. Мы же понимаем, что в вашем убежище происходит.

Ему погрозили сморщенным пальчиком.

– Вот про себя и понимайте, господин хороший. Наше убежище имеет репутацию отменной школы для прислуги. Девочек выпускаем подготовленных, воспитанных. Колечко даём с вензелем «ИМ», это для них лучшая рекомендация. Никогда не снимают, так и врастает в пальчик. Они мастерицы на все руки: прислуга, горничные, кухарки, сиделки, корсажницы, белошвейки, гладильщицы, прачки, няни, бонны, модистки. А станут старше – и до кормилиц могут дорасти. Высшая ступень карьеры для прислуги. Девушки у нас послушные, ни в чём отказа не позволяют. Желаете, и вам подберём горничную? – Она подмигнула.

– У меня другое предложение, мадемуазель Жом.

Она махнула старческой лапкой.

– Пугать меня станете? Так это напрасно. Зря потратите силы. Все пугалки ваши вот у меня где. – Она выкинула руку со сжатым кулачком. – Даже не начинайте. Шею вам свернут так быстро, что не заметите. И ваш грозный вид не поможет. Знаю про вас всё, что вы за субъект, наслышана. Так что выберите себе горничную, я вам лучшую присоветую, останетесь довольны. Желаете помоложе? Подберём-с…

Ванзаров поклонился.

– Приятно иметь дело с откровенной женщиной, – сказал он. – Позвольте откровенность за откровенность. К сожалению, я не могу помешать вашим делишкам.

– Приятно слышать.

– Господин Куртиц дал мне поручение.

Начальница сморщила обезьянью гримаску:

– Да уж, покровитель. Надоели мы ему, грозится закрыть убежище и выгнать бедняжек. А меня, старую, отправить на покой.

– Я разыскиваю убийцу Ивана Куртица, – напомнил Ванзаров.

Мадемуазель прижалась к спинке кресла:

– К этому не имею касательства.

– Готов допустить.

– Признательна, господин Ванзаров. – Она комично повела рукой. – На этом можем попрощаться.

– Есть обстоятельства, которые могут касаться лично вас, – продолжил он.

Жом улыбалась губами, взгляд вцепился в чиновника сыска коготками:

– Что ещё за обстоятельства?

– Накануне смерти Ивана Куртица была убита Серафима Маслова, после – Татьяна Опёнкина. Вчера пропала Наталья Попова, которая называет себя Адель Дефанс. Все они – ваши воспитанницы, одного возраста, одного года выпуска. Убийце осталось покончить с вами. Ваши высокие покровители не спасут. Убийство может случиться сегодня, завтра, послезавтра. Вы пожилая дама, но любите жизнь, любите драгоценности, хотите жить и получать радости жизни. Будет жаль потерять всё в один миг.

Улыбка скрылась в морщинках. Мадемуазель напряжённо взвешивала.

– А вы, значит, защитник? – наконец спросила она и добавила игриво: – Понравилась вам, что ли? Спасёте, как ту девицу на катке?

– С большим удовольствием отправил бы вас за решётку, – ответил Ванзаров. – Но могу