предостерегает Хэттона от излишней назойливости, критики и ревности. Но самая поразительная фраза из письма Дайера гласит: «Если вначале, когда Ее Величество стремилась к вам, она (благодаря ее хорошим манерам) терпела ваше грубоватое обращение, пока не добилась того, чего желала, то теперь, по достижении сытости и пресыщения, оно скорее навредит, чем поможет вам».

Сытость и пресыщение? Елизавета «добилась того, чего желала»? Неудивительно, что даже в то время высказывались предположения, что Хэттон, как выразился некий Мазер, один из заговорщиков против Елизаветы, «прибегал к Ее Величеству в ее королевских покоях чаще, чем это допускал бы рассудок, если бы она была столь добродетельна и благосклонна, как некоторые ее [описывают]». Можно сказать, что сам Хэттон внес в эти домыслы свой вклад. Отправив ей в подарок кольцо, которое должно было защитить ее от чумы, он написал, что его следует носить «между сладкими персями [грудями]».

Однако при более внимательном рассмотрении писем Хэттона не остается сомнений в том, что этот сексуальный подтекст был всего лишь приятной фантазией. Его самые страстные признания в любви сочетаются с настойчивым призывом к Елизавете выйти за него замуж. А это было маловероятно. Если брак с титулованным Лестером был попросту невыгоден для Елизаветы, то союз с Кристофером Хэттоном (еще даже не сэром Кристофером, пока она не посвятила его в рыцари в 1577 году) был бы настоящим нарушением ее суверенитета. Вероятно, именно осознание того, что Хэттон никогда не сможет достичь столь высоких целей, позволило Елизавете насладиться любовными играми с ним на словах.

Ни другие придворные Елизаветы, ни иностранные послы не уделили Хэттону того тревожного внимания, которое имело бы место, если бы они действительно верили, что он приобрел сексуальное влияние на нее. В тот период был широко распространен эротизированный язык: так, Фрэнсис Бэкон писал о «чудесном искусстве Елизаветы доставлять слугам удовлетворение и в то же время разжигать аппетит».

Дайер призывает Хэттона следовать по предлагаемому им пути, обещая, что тогда «ваше место обеспечит вам необходимое почтение, ваше присутствие будет приветствоваться, а ваши последователи будут на вашей стороне – по крайней мере, у вас не будет смелых врагов, и вы научитесь действовать таким способом, чтобы разумно использовать все преимущества и по временам честно служить своей цели». «Честно служить своей цели» – ключевой призыв здесь. Очевидно, что Дайер имел в виду не только личную судьбу Хэттона. И хотя Хэттон вряд ли первым придет на ум в качестве политика, это несправедливо. Его обучение проходило в частном порядке, но потом Елизавета начала использовать его на профессиональной стезе – аналогично тому, как это происходило с Лестером.

На протяжении многих лет Хэттон будет проявлять себя как выдающийся парламентский оратор и выразитель мнения Елизаветы в Палате общин – даже как посредник между Елизаветой и Палатой представителей. На парламентской сессии 1576 года он вошел в состав нескольких комиссий по самым разным вопросам, от эксплуатации портов и чеканки монет до брачных дел королевы. В 1577 году он стал вице-камергером двора Ее Королевского Величества, рыцарем и тайным советником. (Помимо этого, он заметно увлекся исследовательскими путешествиями, такими как попытка Мартина Фробишера найти северо-западный морской путь, связывающий Атлантический океан с Тихим, которую поддержали и другие ведущие государственные деятели, включая Лестера и Оксфорда. Удивительно, как сильно все фавориты Елизаветы интересовались заграничными приключениями, причем, вполне вероятно, делалось это, чтобы вылететь из-под ее крыла!)

Возможно, пришло время по-новому взглянуть на характер отношений Елизаветы с ее фаворитами – и по-новому оценить баланс между сексуальной привлекательностью и политической прозорливостью. Все личные фавориты Елизаветы одновременно были ее самыми полезными государственными служащими, но в течение нескольких критически важных столетий, которые минули со времен Елизаветы до наших дней, это размывание ролей рассматривалось исключительно как пример ее женской слабости: мол, даже она оказывалась во власти недостойных мужчин.

Долгое время бытовало женоненавистническое допущение, что Елизавета – даже Елизавета! – позволила сердцу (или какой-то другой части тела) управлять своей головой. Опасения состояли в том, что некоторые приближенные, изначально выдвинувшиеся благодаря личной привлекательности, впоследствии могут получить неправомерное политическое влияние. Вопрос о фаворитах правителя и влиянии, которым они могут обладать, всегда был непростым, но особенно – когда правителем была дама и к проблеме добавлялось принятое в обществе доминирование мужчины над женщиной. У короля могли быть министры-фавориты для ведения дел и фаворитки-любовницы для удовольствия, а если границы нарушались, как в случае с Эдуардом II, приходилось заплатить немалую цену. Но теперь, когда страной управляла женщина, как вообще было понять, где проходят границы?

Объем власти, которую Елизавета фактически уступила своим фаворитам, – это до сих пор предмет споров. Роберт Нонтон писал: «Я прихожу к выводу, что она [Елизавета] была абсолютной и суверенной владычицей по собственной милости и что те, кому она оказывала покровительство, никогда не были более чем временными постояльцами и не имели лучших оснований, чем ее августейшая благосклонность и их собственное хорошее поведение». Вельможа Елизаветы Фулк-Гревилль, сравнивая королеву с ее впечатлительным преемником Яковом I, испытывавшим влияние целого ряда симпатичных юношей, отмечал: «учитывая размах милостей, которыми кое-кто из современных правителей одаривает своих фаворитов, королева представляется сдержанно окопавшейся в границах своих урожденных достоинств и скипетра».

В контексте придворной жизни фаворит мог быть существом небесполезным: проводником, через которого правитель мог оказывать покровительство другим, рупором или управленцем, а когда понадобится – и козлом отпущения. Как выразился один из сторонников Бёрли Джон Клэпхем, «она почти никогда не отказывала в каких-либо прошениях, поданных на ее имя… но проситель получал ответ с отказом от кого-то другого; эту неблагодарную обязанность обычно исполняли высокопоставленные особы, которые нередко несут вину за многие вещи, в которых сами не виноваты, тогда как против правителя не должно выдвигаться никаких обвинений». (Функция козла отпущения была до некоторой степени присуща и Анне Болейн в отношениях с Генрихом.)

Возможно, вместо того чтобы рассматривать фаворитов как слабость Елизаветы, нам следует задаться вопросом, притягивали ли ее только люди исключительные – как умом, так и телом. По крайней мере, она умела раскрывать способности мужчин. На протяжении столетий выводы исторической науки варьировались от признания успехов правления Елизаветы результатом ее собственных действий до рассмотрения ее как умелого лидера ее министров. Но собрать вокруг себя такую команду и управлять их долгосрочной службой, объединив их в слаженную боевую единицу, составляло не последний из ее талантов.

Аналогично тому, как Лестеру удалось установить рабочие отношения с Бёрли, он сменил враждебность к Хэттону на милость в ответ на его подчеркнутую дружелюбность. К этому времени тон писем Лестера к королеве стал почти интимным. Возможно, сама эксцентричность куртуазной игры позволяла мужчинам в некоторой степени дистанцироваться от нее. Или, возможно,