двух французских королей; она видела, как ее свекор Генрих II умер от травм, полученных на рыцарском турнире. В юности ею повелевали две женщины, обладавшие реальной властью: мать Мария де Гиз, правившая Шотландией в качестве регентши, и свекровь Екатерина Медичи. В конце концов, похоже, Мария увидела истинную сущность куртузной игры: спектакль.

Тем временем в Англии необычайный поступок Елизаветы, предложившей Марии в мужья Роберта Дадли, повлек за собой еще одно последствие. Возможно, новоиспеченный граф Лестер начал понимать, что Елизавета никогда не выйдет за него замуж, поскольку летом 1565 года он флиртовал с другой рыжеволосой красавицей, Летицией Ноллис. Она приходилась королеве двоюродной племянницей (ее мать была дочерью Марии Болейн). В то время она была замужем, и любые разговоры о Лестере, казалось, проходили бесследно. Но, возможно, именно поэтому в 1565 году, по свидетельству очевидцев, сама Елизавета, будучи «сильно оскорбленной», флиртовала с Томасом Хениджем, молодым человеком, чья семья долгое время служила Тюдорам и который поступил на службу к ней лично около пяти лет назад.

Но Хенидж не был главным новым персонажем куртуазного спектакля. Эта роль принадлежала другому человеку – тому, кого Хенидж позже поддержал в большой игре придворной политики и кто занял место среди особых фаворитов Елизаветы.

Третий сын ничем не примечательного дворянина из Нортгемптоншира, Кристофер Хэттон, родился в 1540 году и унаследовал семейное поместье после смерти отца и старших братьев, еще не достигнув совершеннолетия. Какое-то время он учился в Оксфорде, после чего опекуны отправили его в Судебные инны[195], где Кристофер исполнял обязанности Магистра игры на рождественских празднествах 1561 года в Иннер-Темпле. Именно там, возможно, он привлек внимание королевы еще в 20-летнем возрасте, до того как у него появилась возможность начать адвокатскую практику. Но в историю он вошел лишь после того, как ему исполнилось 30.

Дата его первого появления при дворе не зафиксирована. В начале XVII века сэр Роберт Нонтон писал, что он попал туда «из-за гальярды»[196], поскольку именно благодаря танцам (а также его «высокой и пропорциональной» фигуре) королева впервые обратила на него внимание. По выражению историка Уильяма Кэмдена, «будучи молодым, красивым и высокого роста, он снискал такую благосклонность королевы, что она включила его в группу 50 джентльменов-пенсионеров». Затем он стал джентльменом королевских покоев и постоянным получателем пожалований и должностей. В 1568 году ему было выделено поместье, после чего список его земель и должностей (хоть и второстепенных) пополнялся почти ежегодно. В 1571 году он стал членом парламента, а на следующий год занял место настолько известного и богатого придворного, что был в состоянии преподнести королеве в качестве новогоднего подарка красивую драгоценность.

Подарков, которые Хэттон получал в ответ, было, разумеется, достаточно, чтобы вызвать ревность Лестера. Лестер, по слухам, предложил приставить к королеве учителя танцев, который мог бы плясать еще лучше, чем Хэттон. Он намекал, что это было единственным предметом гордости молодого человека. На самом деле одним из самых выигрышных качеств Хэттона, по-видимому, было то, что Кэмден называл «скромной любезностью манер». Хотя каждый значимый придворный елизаветинской эпохи мог ожидать, что его будут осаждать письмами с призывами о заступничестве перед королевой, сборник переписки Кристофера Хэттона, составленный антикварием Николасом Харрисом Николасом в 1847 году, убедительно доказывает, что все, кто к нему обращался, находили внимание и сочувствие. Как написал герцог Норфолк накануне своей казни 10-летнему сыну, мистер Хэттон был «чудесным и постоянным другом».

Когда речь заходила о Елизавете, тон его писем становился довольно пылким. «Ни смерть, ни ад никогда больше не заполучат моего согласия на то, чтобы вновь навредить себе, покинув вас хоть на один день», – писал он ей, когда из-за болезни был вынужден покинуть двор.

Господи, позволь мне вернуться. Я выполню эту клятву. Я тоскую по тому, чем живу. Чем больше я ощущаю эту тоску, тем дальше удаляюсь от вас… Господи, если бы я только мог побыть с вами хотя бы час! Мой рассудок переполняют мысли. Я потрясен. Отнеситесь ко мне с терпением, моя дражайшая, милая Леди. Меня одолевает страсть. Я больше не могу писать. Любите же меня, ибо я люблю вас.

В другом письме он призывал ее: «Живите вечно, о прекраснейшее создание, и полюбите какого-нибудь мужчину, чтобы показать свою благодарность за великий труд, вложенный в вас Богом». Вряд ли кто-то мог бы принять за чистую монету поклонение, выраженное в столь экстравагантных формулировках, – но, как показало время, у Хэттона, как и у самого Лестера, гипербола шла рука об руку со вполне искренним чувством.

Томас Элиот[197], автор влиятельной книги 1531 года «Правитель», утверждал, что бдительные друзья и советники правителя – его «глаза, уши, руки и ноги». Если Лестера Елизавета называла своими «очами», что часто подтверждали символы, изображенные в их письмах, то Хэттон теперь стал ее «веками». Возможно, постоянное использование Елизаветой прозвищ (часто названий животных, причем в основном домашних или не самых опасных) было одним из способов умалить значение окружавших ее мужчин и поставить их на место. Но употребление таких прозвищ как «очи» и «веки» по отношению к этим двоим могло соответствовать ее желанию, чтобы они работали вместе. В предстоящие годы наиболее выдающиеся представители первого поколения мужчин, окружавших Елизавету, – Лестер, Сесил, Хэттон – несмотря ни на что, добьются определенного сотрудничества.

Граф Лестер стал известен в Европе как «великий лорд»: его величие основывалось на богатстве, которым наделила его Елизавета, и на умении ловко распределять блага и покровительство по всей бесконечной «пищевой цепи» голодных придворных ртов. Теперь он утвердился как политический игрок, с собственными целями и политическими предпочтениями, с контактами за границей и сетью платных информаторов. В 1562 году, после того как Елизавета перенесла оспу, Лестер стал тайным советником и вошел в ту небольшую группу людей, от которых зависела львиная доля дел Англии.

И все же на него, как и на других фаворитов Елизаветы, распространялся главный парадокс: его власть, богатство и талант организатора в конечном счете опирались на одну-единственную вещь – его влияние на королеву. Главная польза Лестера, в том числе для других чиновников, заключалась в способности поддерживать ее и управлять ею. Понимание такой своей роли, скорее всего, стало серьезным испытанием для его маскулинности[198]. Неудивительно, что первые фавориты Елизаветы, стремясь придать своему унизительному положению более приемлемый рыцарский лоск, постоянно собирались вместе и спорили… Быть может, они занимались этим лишь для собственного утешения.

Тем временем на сцене появился еще один новый персонаж, ставший, в отличие от Хэттона, объектом всеобщей ненависти. Молодой граф Оксфорд был заметной, хоть и излишне эксцентричной личностью. При дворе он оказался в 1571 году, в возрасте 21 года, а благодаря высокому титулу,