Неаполь и на Сицилию, а Лотарингская династия — в Тоскану. Не составили исключения и миниатюрные государства, каковыми являлись герцогства Паданской равнины: Франческо IV д’Эсте вернулся в Модену, а будущая безутешная вдова Наполеона Мария Луиза получила Парму с условием, что после ее смерти это государство будет возвращено предыдущей ветви Бурбонов. Согласно договоренности, Франческо IV д’Эсте и Мария Луиза становились правителями бывшей Республики Лукка, которая с момента их переезда в Парму была включена в состав Великого герцогства Тосканского, как это и произошло в 1847 г. Наряду с Луккой и другими итальянскими государствами последствия территориальных пертурбаций на полуострове испытали на себе еще две республики — Генуэзская и Венецианская. То, что они возникли за несколько веков до Французской революции и имели больше законных прав, чем любая итальянская династия, за исключением папы, не помогло этим республикам избежать участи, на которую уже давно обрекла их внутренняя слабость.

Генуя была передана савойскому Пьемонту, осуществившему таким образом одну из основных задач своего экспансионизма; Венеция образовала совместно с Ломбардией Ломбардо-Венецианское королевство, управляемое назначенным в Вене вице-королем и включенное в состав многонациональной империи Габсбургов.

В целом если новое территориальное деление Апеннинского полуострова упростилось по сравнению тем, какое существовало до первого похода Бонапарта в Италию, то относительно периода наполеоновского господства оно, напротив, являло собой заметный шаг назад, и это особенно видно на примере Паданской равнины — наиболее развитой части страны. Территория бывшего Итальянского королевства была поделена между четырьмя государствами — Ломбардо-Венецианским королевством, герцогствами Модена и Парма и Папской областью. Последствия не заставили себя долго ждать.

Восстановление старых политических границ часто сопровождалось возвратом таможенных барьеров. За товары, которые перевозились по р. По из Ломбардии к морю или же по дороге из Бреннеро в Модену и Тоскану, ввозные и вывозные пошлины приходилось платить по количеству стран, которые эти товары пересекали. За исключением Тосканы, сохранившей верность либерализму времен Леопольда, все другие государства (разумеется, в разной степени) проводили экономическую политику, строго ориентированную на интересы столицы, двора либо же на их групповые интересы. В результате на всех границах процветала контрабанда, к которой нередко примешивался бандитизм, и без того пышно расцветший в ряде областей. Особенно тяжелым в этом плане было положение на северных рубежах Папского государства.

Экономические границы существовали не только между итальянскими государствами, но и внутри некоторых самых крупных из них. До 1822 г. одна таможенная граница на р. Минчо отделяла территорию Ломбардии от земель Венето, другая — итальянские владения империи Габсбургов от тех, что лежали севернее Альп. Однако ликвидация этих барьеров не устраняла того ущербного зависимого положения, в котором находилась венецианская и ломбардская торговля, испытывавшая на себе жесткую конкуренцию со стороны Австрии и Чехии (Богемии). Более того, создание Германского таможенного союза (Deutsche Zollverein)[324] усугубило и без того тяжелую ситуацию. Нечто подобное происходило и в Сардинском королевстве. Здесь один таможенный барьер отделял Пьемонт от Савойи, а другой — территорию собственно Пьемонта от вошедших в состав Сардинского королевства земель Лигурийской республики. Ликвидация последней в 1818 г. не способствовала оживлению этого крупного торгового центра, сильно пострадавшего в результате континентальной блокады и испытывавшего мощную конкуренцию со стороны Триеста и Ливорно. Проводимая туринским двором политика носила характер жесткого протекционизма. Поэтому не следует удивляться тому, что в таких условиях антипьемонтские настроения в Генуе были весьма сильны и что столица Лигурии наряду с другим крупным портом — Ливорно — стала одним из оплотов республиканцев в период Рисорджименто. Между прочим, именно Генуя являлась родиной Джузеппе Мадзини.

Итак, происходила политическая и экономическая Реставрация, однако и ее возможности имели предел. Если еще можно было возвести на трон свергнутые династии, восстановить старые границы, передать образование и государственное управление в руки Ордена иезуитов (правда, некоторые правительства, в частности, в Великом герцогстве Тосканском, отказались сделать это), то было практически невозможно или весьма затруднительно стереть глубокие изменения, привнесенные за двадцатилетие французского господства в саму ткань общества, в отношения между людьми и классами. Правители Турина оказались единственными из всех итальянских государей, которые sic et simpliciter[325] отменили Кодексы Наполеона и ввели в оборот устаревшее и путаное законодательство прежних времен, с огромной помпой первыми призвали иезуитов и первыми же вернулись к дискриминации религиозных меньшинств — иудеев и вальденсов. В других местах действовали осторожнее. Люди, подобные Витторио Фоссомброни, который возглавлял правительство Тосканы в тот период, прекрасно понимали, что Реставрация in pristinum[326] невозможна и опасна. Той же точки зрения придерживались главный соратник дома неаполитанских Бурбонов Луиджи Медичи, государственный секретарь папы Пия VII кардинал Эрколе Консальви, не говоря уже о габсбургских чиновниках в Ломбардо-Венецианском королевстве, сформировавшихся под воздействием школы Иосифа II. Там, где Кодекс Наполеона был отменен, как это произошло в Ломбардо-Венецианском королевстве и Великом герцогстве Тосканском, их постарались заменить новыми законами, соответствовавшими реформаторской традиции XVIII в. и самого наполеоновского законодательства. В Неаполе ликвидация упомянутого Кодекса имела еще более формальный характер.

Столь же осторожно действовали власти и в вопросе о национальном достоянии, проданном в период наполеоновского господства. Только его небольшая часть могла быть возвращена бывшим владельцам — в основном это были религиозные братства и благотворительные учреждения. Даже в Папской области власть имущие были вынуждены довольствоваться возмещением убытков, оставив свои собственные владения в руках тех, кого считали захватчиками. Так же обстояли дела и с отмененными привилегиями и феодальными правами. В этом случае повернуть назад и аннулировать свершившийся факт оказалось еще труднее. В частности, никто не мог восстановить все те запутанные нити социальных отношений, которые были оборваны на Юге Италии в результате упразднения феодализма в 1806 г., да в общем никто об этом и не помышлял. Более того, антифеодальное законодательство периода наполеоновского господства было распространено и на Сицилию, которая в разгар Реставрации с запозданием испытала удары Революции и французской оккупации.

Итак, политическая линия в эпоху Реставрации колебалась между двумя полюсами — принципиальной легитимной нетерпимостью на словах и приспособленчеством и соглашательством на деле; робкими попытками управлять вопреки интересам новых классов и социальных групп, возникших в результате кризиса и падения «старых порядков», и столь же робкими попытками добиться от них доверия и поддержки. И в том, и в другом случае страх или лесть являлись свидетельством слабости и лишь ободрили оппозицию, формировавшуюся в недрах тайных сборищ и сети сектантских организаций. «В