весьма рискованную битву при Маренго, открыв себе путь к новому завоеванию Апеннинского полуострова, он уже не был, как в 1796 г., молодым, никому не известным генералом с якобинским прошлым, но являлся самым почитаемым и внушающим страх человеком Франции, первым консулом, а через несколько лет — императором. Наполеон обещал уже не свободу, равенство и революцию, а стабильность и порядок, которые несет новая, эффективная администрация. Подобная перспектива и в Италии, и во Франции не могла не встретить одобрения со стороны общественного мнения, с лихвой повидавшего разрушения за годы революций и переворотов. Якобинский энтузиазм и надежды изжили себя в период огненного трехлетия (1796–1799), а что касается реакционеров и людей, тосковавших по «старому режиму», то за несколько месяцев австрорусской оккупации и санфедистской реакции они были полностью дискредитированы. Главной же предпосылкой для прогресса и обновления подавляющему большинству итальянцев представлялись спокойствие и стабильность, и Наполеон Бонапарт сумел их обеспечить жителям Апеннинского полуострова на протяжении почти 15 лет, гарантировав таким образом возможность упорядоченного и вместе с тем интенсивного развития.

Самым крупным и значительным среди итальянских государств периода наполеоновского господства была, несомненно, Итальянская республика, торжественно провозглашенная в Лионе в январе 1802 г. ассамблеей созванных Наполеоном итальянских нотаблей. Позже, после принятия им титула императора, эта республика стала королевством. С момента своего создания в 1805 г. Итальянское королевство включало территории бывшей Цизальпинской республики, а после успешных военных кампаний Наполеона — также Венето (1806), Марке (1807) и Трентино (1809), достигнув таким образом весьма внушительных размеров. Как и Цизальпинская республика, Итальянское королевство никогда не переставало быть государством-сателлитом: Наполеон, принявший на себя в Лионе титул президента республики, стал также и итальянским королем, и напрасны были попытки вицекороля, его пасынка Эжена Богарне (1781–1824), посаженного на трон в Милане, убедить императора предоставить ему независимость при принятии решений. Наполеон писал, что, если Милан загорится, надо будет ждать его распоряжений, а тем временем пусть город пылает. Когда же в 1805 г. законодательный корпус королевства осмелился просить снизить недавно введенную государственную пошлину, всемогущий император французов, ни секунды не колеблясь, распустил этот институт власти и никогда более его не созывал. Финансовая и налоговая политика королевства была по-прежнему подчинена французским милитаристским потребностям: из 86 млн ливров расходов бюджета за 1802 г. 49 млн шло на военные нужды и уплату контрибуции Франции. Помимо денег наполеоновской Франции требовались солдаты, поэтому она прибегала к обязательным рекрутским наборам в армию, что, разумеется, не пользовалось популярностью в стране со слабыми военными традициями.

Внутреннее устройство Итальянского королевства копировало централизованное устройство наполеоновской Франции: территория государства делилась на департаменты и в каждый направлялся префект. Кодексы, естественно, также были наполеоновскими.

Перенесенные в Италию — страну, прокатившись по которой, революционная волна не оставила после себя глубоких следов, наполеоновские институты и истеблишмент осуществили все-таки заметные преобразования в сфере государственного устройства. Авторитарная централизация и административные реформы стали шагом вперед по сравнению с господствовавшими доселе раздробленностью и муниципализмом. Французский Гражданский кодекс 1804 г. (Кодекс Наполеона), разумеется, не цементировал в Италии так, как это произошло во Франции, уже сложившиеся буржуазные отношения, но бесспорно подготовил необходимую для этого почву.

Поэтому с точки зрения экономического развития жизнь в Итальянском королевстве была далека от застоя. Трудности обремененной военными расходами казны вынуждали правителей прибегать к старой революционной практике распродажи государственного имущества, представленного в основном собственностью церковных корпораций и учреждений, отчужденной в пользу государства. Кроме того, ликвидация феодальных аграрных отношений, права первородства и фидеикомиссов, окончательно закрепленных в Кодексе Наполеона, ввела в оборот значительную часть угодий, способствовав таким образом оживлению земельного рынка. Наибольшую выгоду от перераспределения собственности получили новые буржуа. Например, в окрестностях Болоньи в 1804 г. количество обрабатываемой земли, находившейся в руках буржуазии, возросло по сравнению с 1789 г. с 24 до 40 %, в то время как владения дворянства уменьшились с 73 до 58 %. Однако скупщиками государственной собственности являлись также выходцы из патрициата и известных в то время семей. Среди прочих была и семья Кавур, которая, укрупнив свои владения за время французской оккупации, в 1822 г. перекупила у князей Боргезе земли в районе Лучедио, в том числе знаменитую усадьбу Лери.

В любом случае и для буржуа, и для представителей знати речь шла о прибыльных капиталовложениях: в течение всего периода наполеоновского господства цены на сельскохозяйственную продукцию постоянно росли и приносили значительные доходы. Для тех же, кто желал сколотить состояние и подняться по социальной лестнице, помимо приобретения государственной собственности были и другие возможности. Французскую армию надо было одевать, обувать и вооружать. Следовательно, политика Наполеона на континенте требовала — ив Италии более, чем где бы то ни было, — проведения крупных общественных работ, строительства дорог, главной из которых (но не единственной) стала новая Семпионская дорога, связавшая Милан со Швейцарией. Военные поставки и общественные работы открывали новые возможности для спекуляции в области предпринимательской и промышленной деятельности нарождающейся итальянской буржуазии. Конечно, объявленная Наполеоном в 1806 г. континентальная блокада Англии нанесла серьезный ущерб ряду отраслей производства, в частности экспорту шелка-сырца, из без того пострадавшему от конкуренции лионских мануфактур. Но на другие отрасли, такие, как производство шерстяных тканей, полотна и кожаных изделий, а также на горную и военную промышленность блокада повлияла значительно меньше, чем принято считать, а в ряде случае, напротив, оказала стимулирующее воздействие, защитив национальное производство от внешней конкуренции. Возможно, как раз в те годы в наиболее развитых областях паданской Италии и был достигнут тот переломный момент, о котором упоминалось выше, а именно: буржуазия встала на ноги.

Территории Северной и Центральной Италии, не входившие в состав Итальянского королевства: Пьемонт, Лигурия, герцогство Парма, Тоскана, Умбрия, Лацио в результате последующих аннексий в 1800–1808 гг. были включены непосредственно в состав Франции и превращены во французские департаменты. История их развития в полной мере напоминает историю Итальянского королевства. Как и последнее, они находились в зависимости от Франции (в данном случае речь шла о полной зависимости), и последствия континентальной блокады (которые для Генуи и Ливорно были особенно болезненны) сыграли на руку французской администрации и законодательству в этих областях, вызвав к жизни новые и более передовые силы. Необходимо также иметь в виду, что, за исключением Тосканы и Пармы, все аннексированные Францией территории практически не были затронуты реформизмом XVIII в. Неудивительно в связи с этим, что период наполеоновского господства, хотя и являл собой «шоковую терапию», произвел такие изменения, эффект от которых трудно переоценить.