Более сложна и своеобразна история Неаплитанского королевства. Династия Бурбонов, восстановленная реакцией 1799 г., мало что сделала для того, чтобы сохранить доверие тех, кто за нее сражался, и тем более не потрудилась завоевать симпатии своих противников, ограничившись лишь политикой рутинного администрирования. Поэтому, когда в начале 1806 г. после победы при Аустерлице (20 ноября / 2 декабря 1805 г.) Наполеон объявил о лишении династии прав на престол, никто не стал на ее защиту. На этот раз вступление французов в Неаполь встретило гораздо меньшее сопротивление, чем в 1799 г. Убеждение, что реформы, о которых говорилось десятилетиями, уже нельзя более откладывать, осознание того факта, что наполеоновский режим уничтожит беспорядок и «эксцессы» якобинства, ностальгические воспоминания о республике 1799 г. одних и страх перед ней других — все эти факторы способствовали продвижению французов и связывали с их возвращением вполне определенные надежды.

И эти ожидания в целом оправдались. «Французское десятилетие», в течение которого на троне в Неаполе сначала восседал Жозеф Бонапарт, а с 1808 г. — Иоахим Мюрат (1767–1815), осталось в исторической традиции Неаполя как золотая пора, мифически окрашенное озарение на фоне многовековой беспросветной жизни. В отличие от республики 1799 г. правление ставленников Наполеона не ощущалось как нечто чуждое стране: Мюрат, в частности, проводил политику, направленную на расширение местного самоуправления и ограничение вмешательства французских чиновников. Но главным было то, что наполеоновские креатуры дали так называемым «галантуомини» («благородным»), то, что те просили, а именно — администрация стала более современной и эффективной, а реформы соответствовали их интересам. Одним из важнейших стал закон об уничтожении феодализма от 2 августа 1806 г., на основании которого во всем королевстве была отменена феодальная юрисдикция и повсюду провозглашался суверенитет государства. Но если с точки зрения юридической и административной речь шла действительно о революционных преобразованиях, то с точки зрения общественных отношений в сельской местности мало что изменилось. Перестав быть «синьорами», феодалы фактически превратились в латифундистов, и это новое положение зачастую давало им большую, чем прежде, свободу действий и инициативы. Кроме того, они получили компенсацию за потерю некоторых прав и преимуществ. Поэтому «уничтожение феодализма» не внесло кардинальных изменений в существовавшую до этих пор систему распределения земли, да эта цель, в сущности, и не преследовалась. Мало что изменилось в Неаполитанском королевстве и в результате широкой распродажи государственного имущества, в частности принадлежавших Церкви и отчужденных в пользу государства земель. Последние исследования подтвердили, что 65 % проданных угодий оказались в руках примерно 250 покупателей, почти исключительно дворян, высших государственных чиновников (среди которых было немало французов) и богатых буржуа. И даже закон о домениальной собственности, изданный сразу же после принятия закона об уничтожении феодализма, который предусматривал, например, введение квоты покупателей для части крестьян, не внес серьезных изменений в характер аграрных отношений в королевстве. Закон продолжал существовать лишь на бумаге. Крупные владения «галантуомини», парцеллярная собственность и «самодостаточная» собственность мелких владельцев продолжали оставаться двумя полюсами общей отсталости и социальной пропасти между привилегированными слоями общества и так называемой деревенщиной (cafoni). В Южной Италии процесс образования промежуточных слоев — городской и сельской буржуазии — в этот период также проходил значительно медленнее, чем в других областях Апеннинского полуострова. Промышленных и мануфактурных предприятий было мало, да и те в большинстве случаев создавались иностранцами, в основном швейцарцами. Кроме того, в морской стране не могли не ощущаться последствия континентальной блокады, что привело к увеличению и без того высокой популярности инвестирования в земельную собственность. Невзирая на «уничтожение феодализма», владение землей, и тем более большим ее количеством, служило свидетельством респектабельности. Таким образом, по прошествии «французского десятилетия» в Неаполитанском королевстве были проведены преобразования государственного аппарата, административных структур и налоговой системы, однако в целом сохранялась прежняя социальная ткань общества, и его отсталость была особенно заметна при сопоставлении Юга с более развитыми регионами Севера.

Только две области Италии — Сардиния и Сицилия остались вне наполеоновского владычества и влияния. Там нашли убежище, соответственно, Савойская династия из Турина и неаполитанские Бурбоны. Последние, однако, должны были смириться с английской оккупацией Сицилии, особенно после того, как в 1811 г. в Палермо был направлен полномочным министром и военным командующим виг лорд Уильям Бентинк, твердо убежденный в том, что борьба с Наполеоном должна вестись не только вооруженным путем, но также политическими и пропагандистскими методами. Используя с этой целью традиционное стремление сицилийских баронов к автономии и их антибурбонские настроения, Бентинк сумел убедить их принять смягченный вариант наполеоновского закона об уничтожении феодализма и конституционный режим, выстроенный по английскому образцу, с палатой пэров и палатой общин. Это была очень разумно проведенная операция, целью которой являлось стремление убедить итальянцев в том, что с падением бонапартистских узурпаторов не должна произойти реставрация прежней власти. Речь шла в первую очередь о необходимости противопоставить конституционную модель и английский парламентаризм жесткой централизации и бонапартистскому цезаризму. Подобная политика, как будет показано далее, в значительной степени способствовала тому, что наполеоновский режим в Италии не пережил поражения своего основателя.

Конец наполеоновского владычества

До прихода французов и до принятия Кодекса Наполеона в Италии трудно было, не будучи дворянином или состоятельным человеком, сделать карьеру в профессиях интеллектуального труда. Относительно более легкой возможностью, как ни покажется парадоксальным, могла стать церковная стезя. Этим объясняется тот факт, что в XVIII в. ив Италии, и во Франции насчитывалось много священников, чьи принципы были весьма далеки от ортодоксальных, а сочинения и общественная деятельность подчинялись одному страстному стремлению, а именно идее обновления существующего порядка. Аббатом был Лудовико Антонио Муратори (в своих исторических трудах он вернулся к концепции Макиавелли, согласно которой папство являло собой главное препятствие прогрессу Италии); аббатом являлся и Джузеппе Парини — автор оды, в которой клеймился варварский обычай кастрировать мальчиков — певчих Сикстинской капеллы; наконец, аббатом был авантюрист и автор эротических стихов Джамбаттиста Касти. Позднее, в последние годы XVIII в., появилось немало епископов и священников, придерживавшихся янсенистских убеждений или даже «якобинствующих»: часть их, например епископы Джованни Андреа Серрао (1731–1799) и Микеле Натале (1751–1799), священники Пачифико и Фальконьери, пали жертвами реакции 1799 г. По сравнению с церковной военная или университетская карьера была значительно более закрытой для посторонних и более корпоративной. Для тех же, кто не хотел получать приказы, оставался единственно возможный и типичный для Южной Италии путь: адвокатура.

После 1796 г.