Артур почувствовал, что у него вспотели даже ладони. Он хотел встать и выйти из комнаты, но не мог. Он упорно смотрел в тарелку. От волнения его, как всегда, начало тошнить.

Хильда и Грэйс вышли, и слышно было, как они бежали наверх, чтобы поговорить о происшедшем чуде. Тетя Кэрри еще раньше ушла к их матери. Артур снова сделал попытку встать, но ноги его отказывались служить. Он сидел, как парализованный током враждебности, словно струившимся из-за газеты, и ждал.

Как он и думал, отец опустил газету и заговорил:

– Меня очень радует готовность твоих сестер послужить родине.

Артур вздрогнул. Целый океан чувств забушевал в его сердце. Когда-то там жила любовь. Теперь ее сменили страх, недоверие, ненависть. Как произошла такая перемена? Он и знал это – и вместе с тем не знал. Он устал от напряжения сегодняшнего дня, чувствовал, что как-то отупел и в голове у него мутилось.

– Хильде и Грэйс просто хочется уехать отсюда, – с трудом выговорил он.

У Барраса по лицу пошли красные пятна. Он несколько повысил голос:

– Вот как! А почему же?

Артур отозвался равнодушно, как будто не думая о том, что говорит:

– Им уже невтерпеж стало жить здесь. Хильда всегда ненавидела этот дом, а теперь и Грэйс тоже его ненавидит после катастрофы в «Нептуне». Я слышал на днях их разговор. Они говорили, что ты сильно переменился. Хильда сказала, что ты живешь как в лихорадке.

Баррас, казалось, пропустил эти слова мимо ушей. В последнее время он обнаруживал склонность отгораживаться от всего, что могло бы его потревожить, – замечательную способность сознательной самозащиты. Артуру он представлялся Пилатом, умывающим руки. Выждав некоторое время, Баррас сказал ровным голосом:

– Меня беспокоит твое поведение, Артур. Ты сильно изменился.

– Нет, это ты изменился.

– И не меня одного это беспокоит. Сегодня вечером я встретил Гетти в Центральном комитете. Она ужасно встревожена и огорчена твоим поведением.

– Ничем не могу ее утешить, – сказал Артур все с тем же горьким равнодушием.

Баррас продолжал все внушительнее:

– Об Алане упоминается в официальном сообщении. Гетти сказала мне, что они только что получили известие: он представлен к кресту.

– Тем лучше для него, – ответил Артур.

Теперь у Барраса побагровел не только лоб, но и уши и дряблая шея. Жилы на висках надулись. Он сказал громко:

– А у тебя нет желания сражаться за отечество?

– Я не хочу сражаться ни за отечество, ни за что-либо другое, – отвечал Артур сдавленным голосом. – Я никого не хочу убивать. Довольно уже убийств. Достаточно хорошее начало было нами положено в «Нептуне». Оно навсегда внушило мне отвращение к убийству. – Голос его вдруг зазвучал громко, пронзительно, истерически. – Понимаешь? Не случись этого, я бы, может быть, как другие, взял винтовку и пошел воевать, щеголял бы в военной форме и высматривал, кого убить. Но я видел людей, погибших в шахте, и теперь я не успокоюсь… У меня было время подумать над этим, понимаешь? Было время подумать… – Он умолк, тяжело дыша. Он не решался посмотреть на отца, но чувствовал, что тот смотрит на него.

Долгое напряженное молчание. Потом Баррас сделал привычный жест – неторопливо полез в левый карман жилета и выразительно посмотрел на часы. Артур слышал, как щелкнула, захлопываясь, крышка, и что-то ненормальное, пугающее почудилось ему в жесте отца. Опять у него дела в Тайнкасле, какое-нибудь заседание, одно из бесчисленных заседаний. И это его отец, который никогда не выходил по вечерам, сидел и слушал музыку Генделя в тиши своего дома! Его отец, который послал столько людей на смерть.

– Надеюсь, тебе ясно, – сказал Баррас, вставая из-за стола, – что я могу обойтись в «Нептуне» без тебя. Подумай об этом. Может быть, тогда ты скорее решишься выполнить свой долг перед родиной.

Он вышел, захлопнув дверь. Через минуты две до Артура донеслось гудение отъехавшего автомобиля.

У Артура тряслась губа, он дрожал всем телом, новый приступ слабости овладел им.

– Нет, он этого не сделает! – завопил он вдруг, словно обращаясь к пустой комнате. – Не сделает он этого!

VII

В конце сентября Джо Гоулен, как-то неожиданно для всех, рано утром, чуть свет, уехал из Слискейла. Никто не знал, куда и зачем он скрылся, но у Джо были на то веские причины. Он тайно вернулся в Ерроу и отправился в Плэтт-лейн.

Шагая по переулку сырым осенним утром, он заметил необычное оживление на заводе Миллингтона. Из-за высокой ограды виден был не достроенный еще длинный навес из рифленого железа, а в воротах стоял грузовик, с которого снимали тяжелое оборудование. Джо, крадучись, прильнул глазом к щели в заборе. Боже правый, ну и закипела же тут работа! Два новых токарных станка для машинного зала, сверлильный станок, новые изложницы и лотки. Рабочие все это выгружают и тащат. Мастер Портерфилд чертыхается, а вот и Ирвинг выбежал из чертежной с пачкой бумаг в руке. Джо с задумчивым видом отошел от щели и направился в заводскую контору.

Ему пришлось бесконечно дожидаться в проходной, раньше чем его пустили к Миллингтону, но ни ожидание, ни недовольные взгляды Фулера, старшего секретаря, не обескуражили его. Он уверенно вошел в кабинет.

– Мистер Стэнли, это я, Джо Гоулен, – сказал он, улыбаясь с почтительной фамильярностью. – Вы, может быть, меня не помните? Вы обещали найти для меня местечко, когда я вернусь сюда.

Стэнли, сидевший без пиджака у заваленного бумагами стола, поднял голову и посмотрел на Джо. И лицо и фигура Стэнли округлились, он был чуточку бледнее прежнего, волосы у лба поредели, и в нем замечались какая-то вялость и раздражительность. Увидев Джо, он нахмурился. Он узнал его сразу, но элегантность Джо привела его в некоторое недоумение: воспоминание о нем связывалось с воспоминанием о бумажной куртке, о слое грязи и копоти.

– Да, да, конечно узнал. Вы что же, ищете работу? – сказал он растерянно.

– Да, сэр. – Против улыбки Джо, все такой же почтительной, устоять было невозможно, и Стэнли невольно слегка улыбнулся в ответ. – Дела мои все это время шли очень недурно, но захотелось перемены, а меня всегда тянуло обратно к вам, вот я и пришел.

– Так, – сухо сказал Стэнли. – Но, к сожалению, нам сейчас пудлинговщики не требуются. А почему же вы не в армии? Такому крепкому парню, как вы, следовало бы быть на фронте.

Сияющее лицо Джо затуманилось безутешной грустью. (Он предвидел это затруднение и не имел ни малейшего намерения идти на фронт.) Он