и Энни были степенной парой. Сэм уважал Энни. Иногда, когда они проходили по самой темной части Аллеи, Сэм нежно обнимал Энни за талию. И все. Сэмми и Энни просто прогуливались вместе. Энни было известно, что мать Сэма против его выбора. Но она знала, что Сэмми любит ее. И этого было достаточно. Погуляв по Аллее, они возвращались в город. Сэм здоровался со знакомыми: «Здорово, Нед!» – «Еще раз здравствуй, Том!» – и они по Лам-стрит шли в лавку миссис Скорбящей, где колокольчик звякал и плохо вмазанное стекло в двери дребезжало всякий раз, как входил кто-нибудь. Стоя в темной тесной лавке, они съедали по горячему пирожку с подливкой и выпивали вдвоем большую бутылку лимонаду. Энни предпочитала имбирное пиво, но Сэм больше всего любил лимонад, и, конечно, Энни всегда настаивала на том, чтобы взять лимонад. Иногда Сэм, если он после сверхурочной работы бывал при деньгах, съедал два пирожка, так как пироги миссис Скорбящей были последним словом кулинарного искусства. Но Энни неизменно отказывалась от второго. Энни знала, как подобает вести себя женщине, и никогда не съедала больше одного пирожка. Она обсасывала подливку с пальцев, пока Сэм налегал на вторую порцию. Потом они иной раз болтали с хозяйкой и шли обратно к углу Кэй-стрит, где, раньше чем проститься, любили всегда постоять немного, наблюдая обычную в субботний вечер шумную суету на улицах. И когда они поднимались на Террасы, Сэм думал о том, как чудесно они провели вечер, и какая Энни славная, и какой он счастливец, что может гулять с ней.

Но в этот вечер, когда Сэм и Энни шли домой по Аллее, видно было, что между ними что-то произошло. Энни была расстроена, а Сэмми в волнении порывался объяснить ей что-то.

– Ты извини меня, Энни… – Он сердито отшвырнул ногой лежавший на дороге камешек. – Я не думал, что тебе это будет так больно, девочка.

Энни промолвила тихо:

– Ничего, Сэмми, ты обо мне не беспокойся. Что же делать! Значит, так надо.

(Как бы Сэмми ни поступил, Энни всегда находила, что так и надо.)

Но ее лицо, тускло белевшее в темноте под деревьями, было печально.

Сэм подбросил ногой камешек:

– Не могу я больше работать в шахте! Честное слово, не могу, Энни. Спускаться туда каждый день с мыслями об отце и Гюи, которые лежат где-то там, внизу, – нет, мне это невмоготу!.. Шахта никогда уже не будет для меня тем, чем была. Никогда, Энни, пока не вытащат оттуда отца и Гюи.

– Я понимаю, Сэмми, – согласилась Энни.

– Видишь ли, мне не то чтобы хочется идти воевать, – продолжал взволнованно Сэм. – Меня мало привлекает вся эта шумиха, трубы, флаги… Но я на это смотрю просто как на выход. Мне надо избавиться от шахты. Пусть что угодно – только не шахта.

– Да, да, Сэмми, – поддержала его Энни. – Я понимаю.

Энни было ясно, что Сэмми, отличный забойщик, любивший свое дело и необходимый в шахте, никогда не ушел бы на войну, если бы не катастрофа в «Нептуне». И печаль, сквозившая в покорности Энни, вызывала в душе Сэма разлад.

– Ах, Энни! – вдруг воскликнул он с чувством. – И надо же было случиться этому несчастью в «Нептуне»! Сегодня, когда я сменился и вынес наверх все мои инструменты, я только об этом и думал все время. А тут еще Дэви. Я здорово расстроен тем, что с ним так поступили. И знаешь, девочка, меня беспокоит его отношение к этому…

Он продолжал с неожиданной горячностью:

– Они не имели права увольнять его из школы. Это Ремедж постарался, он давно точил на нас зубы. Но ведь это позор, Энни!

– Он найдет работу где-нибудь в другом месте, Сэмми.

Но Сэмми покачал головой:

– Он не хочет больше быть учителем, девочка. Он теперь связался с Гарри Нэджентом. Гарри очень отличал его, когда был здесь, и мне думается, что-нибудь из этого да выйдет. – Он вздохнул. – Но я замечаю в Дэви большую перемену.

Энни не отвечала. Она думала о перемене, которая произошла в самом Сэмми.

Они шли по дороге, не разговаривая больше. Было уже почти темно, но когда они проходили мимо «Холма», луна выплыла из-за гряды облаков и облила холодным резким светом дом, квадратный и приземистый, высившийся над дорогой с какой-то вызывающей кичливостью. За широкими белыми воротами, под одним из осенявших их высоких буков, стояли двое – молодой человек в военной форме и девушка без шляпы.

Когда Сэм и Энни дошли до конца Аллеи, Сэм повернулся к Энни:

– Ты видела? Дэн Тисдэйл и Грэйс Баррас.

– Видела, Сэмми.

– Я думаю, Баррасу не понравилось бы, если бы он застал их здесь.

– Да, Сэмми.

– Ох, этот Баррас!.. – Сэмми тряхнул головой и плюнул. – Вышел-таки сухим из воды! Но я на него больше не работник, даже если бы он сам пришел просить меня!

Молчание между ними длилось все время, пока они шли к лавке миссис Скорбящей. Энни крепилась, но мысль, что Сэмми идет на войну, словно парализовала ее. Всякая другая отказалась бы идти в лавку, но Энни угадывала, что Сэмми этого хочется, и поэтому она вошла и мужественно пыталась съесть свой пирожок. Сегодня и Сэмми съел только один и оставил недопитым полстакана лимонаду.

Когда они остановились на углу Кэй-стрит, Сэм сказал, пытаясь улыбнуться своей обычной улыбкой:

– Не горюй, Энни! В конце концов, и от шахты я не много видел добра. Может быть, война даст мне побольше.

– Может быть, – согласилась Энни. У нее вдруг перехватило горло. – Я еще увижу тебя завтра, Сэмми. Непременно увижу до твоего отъезда.

Сэм кивнул головой, все еще улыбаясь вымученной улыбкой, и воскликнул:

– Поцелуй меня, девочка, чтобы я знал, что ты на меня не сердишься!

Энни поцеловала его и отвернулась, боясь, что Сэм увидит слезы у нее на глазах. Опустив голову, она торопливо направилась домой.

Сэмми медленно взбирался наверх, к Террасам. Он говорил себе, что поступает как дурак, оставляя Энни и хороший заработок ради войны, которая его не интересовала. Но он ничего не мог с собой поделать. После того несчастья в шахте с ним что-то произошло, – вот так же, как с Дэвидом. Ему все равно, куда уйти, лишь бы уйти из шахты!

Дома мать, как всегда, ожидала его, сидя у окна на жестком стуле с прямой спинкой; и не успел он войти, как она встала, чтобы принести ему горячего какао.

Она подала ему чашку и, стоя у плиты, на которую только что поставила чайник с кипятком,