- Да какая помощь? – хмыкнул Мигель. – Она только этого и хотела.

- Зачем тогда сопротивляться и говорить, что не хочешь?

Мигель по-отечески положил руку на его плечо и тепло улыбнулся:

- Малой ты пацан, многого ещё не знаешь. У баб так всегда, «нет» значит «да», не слышал что ли? Они просто ломаются, чтоб нам ещё больше хотелось. Вот у меня жена тоже, я приду с работы, а она говорит: «Я сегодня устала», а я значит тут стоять целый день не устал, да? Я же мужчина, мне же расслабиться надо. Ну, устала не устала, а своё дело пусть выполняет, я так считаю.

- И вы её насиловали? – негромко спросил Лев.

- Чего? – оскорбился Мигель. – Нет конечно, чё ты несешь такое!

- Но она же не хотела.

- Так ты чувствуй разницу между насилием и «не хотела»! А то напридумывал ерунды, а потом стреляется тут у меня! Мы тридцать лет в браке, какое тут может быть насилие?!

У Льва перед глазами появилась выдуманная, несуществующая история. История, которую он никогда не слышал, но вдруг поверил, что она могла бы быть правдой.

В училище, где работает отец, мальчик-кадет, которого он никогда не видел, которому он даже не смог придумать лица, направляет ружьё, выданное на посту, на самого себя. И тогда его, Лёвин отец, садится с ним рядом и по-отечески спрашивает, что же случилось. И, может быть, этот мальчик тоже рассказывает какую-нибудь жуткую историю о насилии, а отец, хмыкая, с видом опытного семьянина посвящает его в их семейные дрязги, в их страшные тайны, которые сам назовёт: «неурядицами».

Я тоже так делал со своей женой, это нормально, мы двадцать лет вместе…

Он почти физически услышал, как отец это говорит. А этот кадет – он, наверное, думает, что Марк Гавриилович – ничего. Может быть, Марк Гавриилович его немного бесит: слишком строгий, консервативный, негибкий, но ничего такого, да? В Мигеле ведь тоже нет ничего такого, из-за чего Лев мог бы подумать, что он опасный психопат. Он просто чертов зашоренный республиканец, который исправно платит ему деньги. И при этом он же – его отец.

Лев повернул голову к Мигелю, внимательно посмотрел в сочувствующие карие глаза, такие искренние в своём сожалении: ах, бедный мальчик считает себя в чём-то виноватым.

Если самый близкий человек не может найти тебе оправданий, кто тогда вообще их найдёт? Вот кто.

Вскочив на ноги, Лев выпалил:

- Я увольняюсь.

Мигель, оторопев от такого поворота, крикнул ему в след:

- Еще чего! Это я тебя увольняю! За самоубийство!

Лев чувствовал решимость. Он воображал эту решимость, как жидкость, перетекающую из сосуда в сосуд, где на каждой емкости была индивидуальная маркировка: «решимость напиться», «решимость изнасиловать Якова», «решимость выстрелить себе в голову». Поднося ствол к голове и нажимая на курок, он представлял, как все эти ёмкости разбиваются вдребезги – блестящие осколки переливаются в киношном эффекте слоу-мо, падая в черную пустоту.

Решимость попросить о помощи. Вот, что выросло на их месте.

Связываться по электронной почте было бы муторно и долго, поэтому он отправил две идентичные СМС на два номера – Артуру и Карине. В СМС было написано: «Мне нужна помощь».

Карина сразу принялась перезванивать. Лев сбросил, позвонил сам и всё рассказал. Она, как и Катя, долго молчала, прежде чем проговорить:

- Тебе нужно вернуться домой.

- В Питер? – поморщился Лев.

- Нет, сюда. В Новосибирск.

- А как же моя учеба?

- Я не думаю, что тебе пригодится образование, если ты сопьешься или застрелишься, - резонно заметила Карина.

- Ну да, ты права… – спохватившись, Лев спросил: – Ты считаешь, я…

Он не знал, как спросить. «Ты считаешь, я очень виноват?» Что за детский вопрос! Конечно, он очень виноват. Но всё равно хотелось знать, насколько он облажался в её глазах.

- Ты считаешь меня чудовищем?

Она ответила после небольшой заминки:

- Я не верю в чудовищ, Лев, я уже взрослая.

- А я верю, - негромко ответил он.

- Ну и зря.

- Я сам их видел.

- Я тоже их видела в детстве, когда смотрела в темноту, а когда включала свет, оказывалось, что это просто куча одежды на стуле.

Лев помолчал.

- Не понимаю метафоры, - признался он.

- Держи в курсе, как купишь билеты, - сказала Карина. – Я встречу тебя в аэропорту.

Она отключила вызов и Лев, отняв телефон от уха, заметил новое сообщение от Артура:

«Что случилось?»

Подумав, он напечатал: «Можешь узнать, восстановят ли меня на второй курс?». После этого Артур тоже принялся названивать и начал разговор не с приветствия, а с: «Какого хрена? Зачем тебе это?». Лев в четвертый раз пересказал события прошедшей ночи (даже странно, как сильно ему хотелось об этом говорить: казалось, чем больше людей узнают, тем больше он получит «наказаний», а вместе с ними и прощений), но Артур спросил: - Лев, ты дурак?

Он растерялся, потому что не был уверен, что случившееся характеризовало его именно так – как дурака.

- Ты хочешь упустить свой шанс из-за этого? – пояснил Артур свой вопрос.

- Господи, просто выясни то, что я попросил, пожалуйста, - процедил Лев.

- Я выясню, – ответил Артур. – Но ты подумай получше, от чего собираешься отказаться. Я тебе и как врач говорю, и как гей.

Вот и всё, что он сказал. Про Якова – ни слова, будто это так – мелочи жизни.

Закончив разговор, Лев проверил баланс телефона: чуть больше десяти долларов. Заглянул в бумажник, пересчитал оставшиеся деньги и понял, что там ровно на перелёт и ещё, может быть, чуть-чуть на еду. Вот только очень хотелось пить неестественной, алкогольной жаждой. Его ужасала мысль, что оставшиеся дни нужно будет протянуть в Америке без анестезии.

Собравшись, Лев поехал в аэропорт: нужно было купить билеты как можно быстрее. Он понял: если не сделает этого сегодня, пропьёт эти деньги завтра, и не выберется из ямы уже никогда. Он не оставлял себе ни вариантов, ни компромиссов.

Последние семь дней, проведенных в Америке, прошли для него в глубоком запое. После покупки билетов у него оставалась двадцатка, которую он благоразумно отложил на еду, но бездумно пропил, потому что продукты ему не понадобились – он не хотел есть. Иногда из жалости его подкармливали (именно подкармливали, как