вызвала «переселение» на юг; нужда выгнала бедняков на большую дорогу с котомками за плечами. Множество дворов опустело. Денежные условия колебались в своих основаниях; тысячи прежде самостоятельно живших граждан оставляли свои дома; нищие наполняли селения и города... В финансовом отношении положение оказалось трудным, но все-таки не безвыходным. Заключенные займы, хотя сравнительно и крупные, были, однако, не столь значительны, чтобы казна не могла справиться с ними. Шернваль-Валлен в письме к Снелльману, в октябре 1867 года, намекает, что «важные для Финляндии политические интересы поставлены на карту; она не должна была терять возможности самостоятельно справиться с финансовыми затруднениями».

И она справилась...

«Наконец, окончена была продолжительная работа смерти. Как всегда, после большой потери людей, возник вопрос, какую прибыль доставила народная жертва. По-видимому, для прогресса необходимо, чтоб народы время от времени были потрясены до глубины души, чтоб они пробудились от усыпляющего однообразия будничной жизни для более живой деятельности. Бури настолько же необходимы в духовной жизни, как и в материальной».

И мы видим, что представленная мрачная картина имела свои светлые последствия, которые вскоре обозначились на фоне ближайшего к голодному году времени. История ужасного 1867 года поучительна именно по своим изумительным последствиям. В тяжелой школе нужды край многому научился. Грозные уроки не прошли бесследно для народа, в котором таилась здоровая жизненная энергия. Из купели бедствий он восстал обновленным. В глубоких слоях крестьянства исчезли многие вековые предрассудки. «Неурожай 1867 года послужил окончательным поворотом в экономических делах Финляндии», — пишет А. Мерман. Дорогой ценой, но полезное наставление получил финский земледелец от голодного года. По словам Р. Гротенфельта, он явился равносильным объявлению конкурса старым унаследованным от отцов приемам земледелия. Земледелец оставил свои односторонние экстенсивные способы обработки почвы и охотно стал прислушиваться к более рациональным советам: обработка лугов и скотоводство улучшилось. Крестьянин признавал значение травосеяния. С этого времени начинается значительный вывоз масла из края, так как вместо прежнего «винокурения» стали заниматься молочным производством. Таким образом, финский народ получил прочную выгоду от своих тяжелых страданий.

Сберегательные кассы умножились. В деревнях поняли, какое большое значение имеет совещание и сотрудничество в общих делах. Доказательством того, насколько в короткое время улучшилось экономическое состояние крестьян при последующих урожайных годах, может служить тот факт, что казенные недоимки в течении четырех лет 1867 — 1870 годов понизились от 38 до 6 процентов податного сбора, тогда как казенные доходы, которые еще в 1866 году составляли около 16 миллионов, уже через 10 лет, или в 1876 году, превышали 31 миллион марок.

Ясно, что нужда вызывала усиленную деятельность. Хотя неурожаи и имели угнетающее влияние на экономическую деятельность края, но они принуждали народ с новыми усилиями прибегать ко всем своим ресурсам, стремиться использовать старые и испробовать новые и лгало распространенные промыслы. Охота, рыболовство, прядение, кустарные и другие более или менее заброшенные промыслы оживились в минуту нужды по собственной инициативе населения или благодаря постороннему влиянию.

Как же все это произошло и изменилось. Об этом повествует маленькое, но драгоценное исследование Аг. Мермана «Голодные годы» (Hungeråren), из которого сделаем некоторые извлечения. «Сомнительно, — пишет он, — насколько отпускавшееся обыкновенно правительством вспомоществование, в размере 10.000 марок, в действительности облегчало нужду, но известно, что и правительство, и население приучили себя к тому, что казна обязана помогать, когда бы и где бы то ни требовалась эта помощь. Таким образом, по крайней мере, американцы, не воспитывают. Если правительство когда-либо выражало желание вернуть свои затраты, то всегда находились те, которые доказывали, что время сему еще не благоприятствовало. С 1862 года, собственно, начался ряд голодных годов. Правительство выдало тогда 2.130.000 рублей, которые предоставлены были купцам на самых льготных условиях, для ввоза жита на продажу. Этой же системе следовало правительство и в последующее время, вплоть до самого 1867 года. Как ни казался разумен такой прием, но он имел свои теневые стороны. Купцы привозили больше муки, чем требовала бы самая лютая нужда. Поэтому они навязывали в долг свой товар каждому, к кому они питали доверие. «Теперь можно жить, — говорили люди, — когда куль муки можно получать за 12 копеек» (цена гербовой марки на расписке). Положительно можно утверждать, прибавляет А. Мерман, что никогда и нигде правительство не затрачивало больших сумм на помощь населению, если сопоставить их с доходами его казны вообще». Но пользы было мало.

Когда грянула новая беда (1867 г.), в газетах, даже официальных, опять появлялись статьи с советами правительству начать закупку хлеба заграницей в размерах больших, чем прежде. Но на какие средства возможно было сделать этот запас, когда все источники казны уже иссякли в предыдущие годы и продолжали уменьшаться вследствие застоя в промышленности, и из каких доходов народ в состоянии был бы оплачивать муку, об этом благодетельные советники не подумали. К счастью для Финляндии, во главе финского управления стоял человек крепкой воли — Снелльман. Однажды, когда один сенатор и один губернатор явились к нему с докладом о голоде, Снелльман, попросту говоря, «выругал» («skällt») и отделал их хуже, чем школьников. В двух статьях, помещенных в «Finlands Allmänna Tidning», Снелльман высказался о тогдашнем положении. «Единственный исход из бедствия, — писал он, — увеличить количество тех вывозных продуктов, которые поселяне в состоянии добывать вместе с тем необходимо, чтоб торговцы принимали эти предметы в уплату за хлеб. Какие же это продукты? Все, чем обладают поселяне, все, что можно продавать и покупать: руками пиленые еловые доски разной величины, палки, бревна, весла, смола, канифоль, поташ, шкуры, шерсть, нитки, овчинки, ткани всех родов и т. п. Для бедного населения посредниками должны служить вспомогательные комитеты и общества покровительства бедных. Другого исхода нет! — настаивал Снелльман. — Постройкой куска железной дороги от Рихимяки до Выборга не добудешь хлеба на 180.000 человек в Улеоборгской губернии и 200.000 в Куопиоской губернии. Это может сделать только патриотическая энергия торговцев и старания самого населения. Если не прибегнут к этой помощи в обширных размерах, то другой человеческая власть не располагает».

Общинные правления (kömunalstyrelserna) откликнулись и стали закупать все, что предлагалось для продажи.

«Вспомогательные работы, — писал Снелльман осенью 1867 года, — следует начинать только в местах, охваченных общей и тяжелой нуждой. Подобные способы облегчать нужду очень печальны, потому что они выманивают народ из его дома, и тем увеличивают бедственное его положение».

Несомненно, что одну из самых светлых страниц в жизни Снелльмана составляет удивительно выдержанный, смелый и сильный труд за время последней голодовки.

Честно боролся финский народ