в большей мере элементом семидесятнической, нежели шестидесятнической культуры. Однако подобная статистика скорее искажает картину, нежели объясняет. Я многих своих друзей пытался заинтересовать горами. Миша Румянцев сходил со мной дважды, Андрей Илларионов25 – один раз. Алексей Кудрин почти было согласился, но передумал в последний момент. Собрать свой маленький социализм с человеческими лицами, на которые бросает отблески пламя лесного костра, мне так и не удалось. Пришлось идти стандартным путем.

В ленинградском «Бюро путешествий» на улице Желябова (ныне Большая Конюшенная) предлагался широкий выбор недорогих стандартных путевок. В любой регион: от Карпат на Западе до Камчатки на Востоке. Платишь деньги, выбираешь место и время… Так подбиралась группа. Сдружиться следовало уже на месте. Коллектив формировался по принципу «Я его слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила». В походах меньшей сложности группы процентов на девяносто были девичьими. В походах большей сложности число парней возрастало примерно до четверти. Объяснялась подобная половая структура двумя основными причинами. Первая состояла в том, что девчонки шли в поход не за мечтами, не за туманом и не за запахом тайги, а за потенциальным мужем. Кое-что посмотреть… а главное – себя показать. Редко кто из ищущих своего счастья дам проходил более двух-трех походов. За пару лет они либо как-то выскакивали замуж и приступали к рождению детей (что полностью отвращало от всякой романтики), либо убеждались в бесперспективности поиска суженого на горной (лыжной) тропе и переходили к более консервативным формам отдыха. Вторая причина, относящаяся, правда, лишь к походам, проходящим через Кавказ и Крым, состояла в том, что заканчивался каждый маршрут недельным отдыхом на море. Конечная цель, обретаемая без всяких хлопот за небольшие деньги, оправдывала, как казалось любителям пляжного отдыха, затраченные средства. Но по мере прохождения перевалов частенько выяснялось, что «здесь вам не равнина, здесь климат иной». Путь к пляжу оборачивался большим напряжением, страхом, усталостью, мозолями на ногах, а иногда и реальными травмами. В итоге на следующий год туристы-походники превращались в туристов-матрасников и искали возможность приобрести путевку, обеспечивающую отдых на море без отягчающих его обстоятельств. Ветераны, за плечами у которых был десяток походов, попадались мне, естественно, на горной тропе. Но это были либо шестидесятники – осколки прошлой эпохи, либо инструкторы – руководители групп. Для них поход был профессией. Инструктор Фатима, встретившая нас с Илларионовым26 в Цейском ущелье, сказала: «Я люблю три вещи – горы, музыку и драку. Если пристанет к вам кто, обращайтесь».

Хороший инструктор играл на гитаре, пел хриплым голосом, отечески опекал тех, для кого тяготы перевалов оказывались слишком большим шоком, и на какое-то время искусственным образом воссоздавал дух шестидесятнической культуры в инородной среде семидесятников. Но как только сбрасывался рюкзак с плеч и грубые башмаки с рифленой подошвой менялись на пляжные вьетнамки, так сразу симулякр шестидесятничества рассыпался. Для интеллектуалов моего поколения поход, рюкзак и костер были чем-то вроде экскурсии в шестидесятнический мир, чем-то вроде марш-броска на машине времени в ту эпоху, что вставала перед нами со страниц книг, на которых мы росли, и в куплетах песен, которые мы слушали. Там, на тропе, можно было испытать себя. Там, на тропе, можно было влезть в шкуру иного поколения. Но там трудно было остаться, поскольку образ жизни прошлого не соответствовал условиям, нас сформировавшим.

Именно такую краткую экскурсию в мир шестидесятничества совершил, на мой взгляд, Андрей Илларионов27, когда летом 1985 года мы с ним прошли через Мамисон из Северной Осетии в Грузию. За несколько дней он прожил эпоху и, в отличие от меня, больше к ней не возвращался.

В последний вечер до выхода на тропу я мирно спал на турбазе в Зарамаге, стремясь набраться сил перед завтрашним испытанием. Андрей где-то пропадал. Внезапно он появился – взволнованный, с пустой бутылкой в руке: «Из этого будем делать „розочку“. Пришли местные, собираются лезть к нашим девчонкам. Надо отбиваться». На мой взгляд, такой подход был слишком радикален. Во-первых, «наших девчонок» мы знали от силы три дня. Во-вторых, они сюда и приехали ради знакомства с темпераментными южными мужчинами. В-третьих, воспитанный на представлениях о дружбе советских народов, я как-то не сильно стремился включаться в межнациональную разборку с использованием битой бутылки, ощетинившейся «шипами» своих острых углов.

К счастью, конфликт рассосался без кровопролития, что сохранило Андрея для будущих экономических реформ. Однако на следующий день он меня вновь удивил. Перед выходом на тропу к нашей группе подрулил грузовичок: сдаем по рублю и идем налегке, а рюкзаки нам подкинут прямо к перевалу, благо Мамисон, расположенный на Военно-осетинской дороге, вполне доступен для транспорта. Польстились все, кроме Илларионова28. Никто ведь не шел в горы за лишними трудностями. Только Андрей решил испытать себя по полной программе.

Спускались мы в Грузию, впрочем, уже с полной выкладкой. Скользили по тропкам, срезая углы длинной трассы и притормаживая рифлеными подошвами. За очередным поворотом нас ждал подарок. Навстречу из Шови поднимались местные девчонки. Не в туристических целях и не в поисках заблудившихся коз. А исключительно ради нас. Ради того, чтобы встретить русских и украинских парней, идущих с перевала. Моя вера в дружбу народов была полностью восстановлена. Скорее всего, юные грузинки ждали от нас еще и любви, но за отсутствием таковой вполне удовлетворились дружбой. В Шови мы провели два прекрасных дня. Мало где видел я с тех пор столь красивый, естественный мир. Огромные ели цеплялись за склон, окружая со всех сторон крохотный городок. А дальше шли чудные, заросшие цветами луга. Туда мы на следующий после спуска день выбрались для пикника. Овощи, фрукты, свежий хлеб. И местная, пахнущая виноградом чача, которую я тогда впервые попробовал и с тех пор не переставал любить. Господь, по всей видимости, проникся моими чувствами к чаче и сделал так, что я увез в Ленинград не менее полулитра сего божественного напитка. И это летом 1985 года, то есть как раз в те дни, когда Егор Лигачев вынашивал замыслы своей страшной антиалкогольной кампании.

Дело было так. Еще в 1983 году я увел с военных сборов солдатскую фляжку, очень пригодившуюся в горах. Ведь в магазинах тогда было не купить даже столь простой, казалось бы, товар. И в каждом из многочисленных походов я оказывался единственным обладателем сей ценной вещи, позволявшей иметь глоток воды там, где до ближайшего ручья предстояло еще топать и топать. В Шови на пикнике мою фляжку наполнили не водой, а чачей. На